Больше всего Луи боится этого запаха. Мужской, какой-то хищный он проникает в лёгкие, занимает весь объём и, будто яд, разъедает. Жадными глотками Луи ловит воздух, но внутри лишь эта отрава. Глаза закатываются, всё тело содрогается под напором другого тела, более сильного, уверенного в действиях. Парня прижимают к полу, и дощатое покрытие впивается в лопатки, причиняя больше боли. Так похожие на его, но всё-таки чужие пальцы сжимают горло, ногтями царапая кожу. Секунды утекают, растворяясь в душном воздухе, и теперь в лёгких нет не только необходимого кислорода, но и запаха мучителя. Луи задыхается, и сопротивление ослабевает. Конечности немеют, отказываясь слушаться хозяина. Мучитель чувствует, как силы уходят из юного тела, чувствует слабость и страх. Наклоняется ниже, вдыхая этот запах, и Луи скулит от ужаса, поджимая пальцы на ногах. В ответ лишь злой смешок. И никакой пощады. Мужчина убирает руки с шеи Луи, выпрямляется. Ужас бьётся в груди, ломая рёбра, когда он стаскивает с торса белую майку, демонстрируя россыпь тату. Горячая желчь поднимается по горлу, скручивая тонкие стенки гортани спазмами. Терзатель кривит тонкие губы в злой усмешке, глаза отливают серебром в мечущемся по стенам свете свечей, когда его жестокие пальцы касаются пуговицы на джинсах. Словно подогревая его похоть, она слишком легко выскальзывает из петли. На громкий звук расстёгиваемой молнии Луи зажмуривается, сжимаясь всем телом в тугую пружину.
Резкий громкий звук будит Луи, заставив открыть глаза и уставиться невидящим взглядом в потолок спальни. В зазор между сдвинутых вместе штор пробиваются первые лучи солнца: чуть красноватые, обещающие ветреный осенний день. Марево сна витает вокруг, не позволяя подняться и начать утро: мышцы ноют фантомной болью, пережитой много лет назад, а горло всё ещё сдавливает спазм, и пальцы… будто всё ещё сжимают его шею. Но Луи знает — они остались в прошлом. Вдохнуть всё равно не удаётся. Секунда. Ещё одна. Луи требуется время, чтобы прийти в себя после кошмара, заставить пальцы не дрожать от ужаса. Воспоминания той ночи преследуют его много лет, смешивая реальность и выдумку в подсознании, рождая во сне дикие картины боли, пропитывающие каждую клетку тела криком. Если бы только у Луи была возможность, он бы зарылся с головой в одеяло, с удовольствием погрузился в пучину саморазоблачения и наслаждался жалостью к самому себе. Но такой роскоши у него нет. Рывком, отбросив одеяло в сторону, Луи поднимается на ноги, с безразличием смотрит, как оно скользит по кровати и падает на пол. Он не наклоняется поднять, потому что Гарри нравится заботиться о таких мелочах: собирать разбросанные по дому вещи, находить потерянные предметы, застилать кровать. Эти незаметные для многих пустяки заставляют его чувствовать себя нужным. Шум повторяется, и, сжав кулаки, Луи выходит за дверь. Внутри он чувствует себя разбитым на осколки, но не может позволить себе слабости. И, зайдя на кухню, убеждается в этом лишний раз. Гарри выглядит плохо, с залёгшими под глазами глубокими тенями и потухшим мутным взглядом. — Я разбудил тебя? — едва шевеля губами, спрашивает он. — Прости. Дурацкое утро, всё валится из рук. Бормоча извинения, он пытается совладать с их блестящим металлическим чайником, но крышка не поддаётся, а вода льётся из крана сильным напором, подгоняя. Гарри прикладывает усилие, вырывая крышку, но сам чайник с громким металлическим скрежетом падает в раковину. Физически больно наблюдать за таким Стайлсом, но у них обоих бывают эти дни. Луи привык. Он выключает воду, забирает из дрожащих пальцев крышку, откладывая её в сторону. — Иди сюда, малыш, — тянет он Гарри в объятия. Цепкие пальцы тут же впиваются в старую ткань домашней футболки. Лохматая нерасчёсанная голова находит своё место на его груди. — Ты спал ночью? Лёгкое движение подбородка вместо ответа. Но Луи мог бы и не спрашивать, он научился видеть приближение этих периодов. — Кошмары вернулись? — мягко спрашивает он. Гарри кивает, сильнее вжимается в его тело. Остаётся лишь вдохнуть побольше кислорода и быть стойким. Он нужен своему мальчику. На слабость нет права.ﻩﻩﻩ
Тёмные окна дома, будто провалы глаз мертвеца, смотрят на Луи, гипнотизируют. Он давно перестал бояться тьмы, осознав, что чудовище в ту страшную ночь явилось не из неё. Оно пришло из его собственного сердца. Пришло и сломало. Повернув ключ в замке зажигания, Луи глушит мотор, расстёгивает кобуру: возможность сразу выхватить пистолет спасала ему жизнь не единожды. Рация хрипит помехами, но Луи передаёт диспетчеру данные, сообщает номер значка и адрес. Когда он покидает салон служебной машины, бесшумно закрывая дверь, в проёме окна проскальзывает тень. В доме кто-то есть, и это не становится открытием. Луи чувствует его инстинктами. Осторожно ступая, он пересекает лужайку дома, вдоль стены обходит строение до задней двери. Она заперта, но кухонное окно находится на приемлемой высоте. Луи отодвигает выкрашенную в свежую белую краску ставню вверх и хватается пальцами за подоконник. Подтянувшись, он ныряет внутрь, мягко приземляясь на деревянный пол в помещении. Тьма укрывает его плащом, служит для достижения цели, а не препятствует. Дом молчит, едва заметно дышит. Бесшумно Луи поднимается по потрескавшимся ступенькам на второй этаж, где в одной из спален горит тусклый свет ночника. Глядя, как его тень скользит по стенам, Луи прислушивается к мёртвой тишине, царящей в доме. Мгновения ничего не слышно, но потом напряжённого слуха достигает женский всхлип. Ещё один. И звук удара. На раздумья нет времени, и тело реагирует само, рука вытаскивает из кобуры пистолет, удар плечом в незакрытую дверь, и Луи внутри. В детской спальне. Миг, когда взгляд сканирует помещение, а мозг обрабатывает информацию. Девочка лет шести жмётся в угол кровати, закрывая маленькими ладошками рот, а рослый татуированных мужчина прижимает её мать к противоположной стене. У горла нож. — Полиция. Руки за голову, — спокойно говорит Луи. Дуло его пистолета направлено на преступника. — Она умрёт — ты умрёшь. Некрасивые губы незнакомца расползаются в стороны, оголяя гнилые зубы. Он хищно смеётся и резким рывком разворачивает взвизгнувшую женщину. Теперь её тело служит ему живым щитом, а нож всё ещё прижимается к нежной коже гортани. Внимательно разглядывая каплю крови, что течёт по её шее из-под холодного лезвия, Луи думает, прикидывает шансы и просчитывает варианты. В академии учили, что это тупик, и единственный шанс спасти заложницу — это пойти навстречу преступнику, выполнив все требования. Луи всегда был не согласен. В любой борьбе побеждает сильнейший. А уступки — признак слабости. Он никогда не уступал преступникам. Ребёнок всхлипывает, и мужчина кидает на него мимолётный взгляд. Этого достаточно. Выстрел Луи точный, пуля пролетает в дюйме от головы, чиркнув по щеке горячим боком. Мужчина дёргается, и его рука с зажатым в ней ножом оказывается на расстоянии ладони от гортани жертвы. Не раздумывая Луи бросается вперёд, перехватывает запястье с оружием, выкручивая кисть. К счастью, женщина оказывается достаточно умна — падает на пол и отползает, пока Луи с упоением бьёт преступника в лицо лбом. Снова. И снова. Чужая кровь горячими каплями обжигает лицо. Болезненные хрипы на миг возвращают Луи в прошлое: он видит злую усмешку, слышит собственные беспомощные стоны. Его снова втягивает в пучину своих кошмарных воспоминаний, в которых жестокость перемешалась с удовольствием, ответственность — с болью. Детский плач пробивается сквозь наваждение, разгоняя его, словно ветер утренний туман. Луи прижимает преступника к стене, передавливая горло предплечьем. — Если я спущу курок, тебе будет очень больно, — шепчет он, прижимая дуло к окровавленному лицу. — Поэтому будь паинькой. Дёрнешься, и я наделаю в тебе лишних дырок, привезу в участок и скажу там, что так и было. С гадким лязгом наручники смыкаются вокруг запястий, сковывая руки преступника за спиной. Только после этого Луи убирает пистолет в кобуру и застёгивает её. Он выводит преступника из дома, запихивает на заднее сиденье машины и вызывает подкрепление. Спустя десяток минут ночь вокруг дома разрезают огни машин городских служб: ещё одна патрульная и пара медицинских карет. Вокруг снуют специалисты, в стороне тихо переговариваются соседи, привлечённые шумом. Луи смотрит на распахнутую настежь дверь дома, вдыхая полной грудью осенний воздух. Внутри жжётся неясное волнение, будто что-то надвигается. — Простите, офицер, — женщина сжимает в руках притихшую девочку. — Я должна сказать вам «спасибо». Вы спасли нас. Огромные, будто ночное небо без звёзд, её глаза смотрят с восхищением и преданностью. А Луи уносит холодным порывом ветра в прошлое, туда, где такие же бездонные глаза, полные слёз, смотрели ему прямо в душу, пока он держал Гарри за руку, считая драгоценные секунды до прибытия медиков. Одно из его первых дел. Одно из самых болезненных воспоминаний. Группа послушников какого-то чокнутого культа объявилась в их тихом городе, привлекла к себе много внимания. И лишь из предосторожности и какого-то внутреннего чутья Луи решил проверить склады, за которыми обосновалась секта. Гарри — единственный, кому удалось выжить тогда. Он был последним из мальчиков, которых безумные фанатики намеревались принести в жертву. Один кинжал был воткнут в его живот, но прежде, чем ему перерезали горло, Луи успел выстрелить. А потом ещё раз. И ещё. Он разрядил всю обойму, усеяв разрисованный пол трупами убийц. Их кровь смешалась с кровью мёртвых подростков, но на призыв никто так и не явился. В очередной раз Луи убедился, что демоны живут лишь внутри человеческих душ. Тот день подарил ему Гарри. А ещё это был первый шаг к тому, чтобы перестать ненавидеть себя и задуматься, только задуматься о том, что изменения в его душе, вызванные той роковой ночью, во благо. Сейчас, спустя годы, за которые он пытался смириться, потом забыть, и всё безуспешно, Луи понимает, что та кошмарная ночь стала решающей в его жизни. Как бы он не ненавидел ту боль и себя, она сделала его таким. Таким он смог спасти Гарри. Обещание, когда-то данное себе, практически не имеет значения. И, глядя в заплаканные тёмные глаза жертвы, Луи содрогается всем телом и ставит окончательную точку в многолетнем споре с собой. Он сделает то, что должен сделать. — Спасибо, — ещё раз произносит женщина, и Луи кивает в ответ. Ни улыбки, ни ободрения. Они живут в жестоком мире, и её жизнь почти ничего не значит. В следующий раз никого, способного спасти её, не окажется рядом. Выживает сильнейший — Луи давно усвоил этот урок, и, если иногда ему удаётся выиграть для кого-то пару лишних дней в этой серой реальности, он может считать себя счастливчиком. Почти героем. Это ничего не стоит. Лишь Гарри, тихо всхлипывающий по ночам в его плечо, не позволяет утонуть. Вот к нему Луи и отправляется, выбросив из головы признательность очередной спасённой им души.ﻩﻩﻩ
Их квартира угловая в доме, полна сумеречных теней даже в полдень, и воздух в ней на вкус, как пепел. Но Луи любит возвращаться туда после дежурства. В основном из-за Гарри. Дверь скрипит в очередной раз, и Томлинсон, как всегда, напоминает себе смазать петли. Бесполезно. Он забывает об этом секунду спустя, когда из полумрака кухни появляется Гарри, тянет тонкие дрожащие пальцы к нему, чтобы мягко стянуть с плеч кобуру и только после этого поцеловать. — Как твой день? — шепчет он и трётся нежной кожей щеки о колючую щетину Луи. Губы мягкие, со вкусом мятной зубной пасты и солёной крови, его мальчик вновь кусал их, терзаемый воспоминаниями. — Всё было спокойно, — отвечает Луи, обвивая рукой хрупкую талию. Часы в гостиной бьют полночь, а из тёмной кухни пахнет зелёным чаем. Ощущение дома ложится на плечи, отодвигая тяготы реальности, оставляя их за скрипучей дверью. Вот только от мыслей не спрятаться даже в этом уютном чувстве безопасности. Безжалостные, они повсюду в голове. — А на лице кровь, — поджимая пухлые губы, говорит Гарри. От резкого движения снова начинает кровоточить, и он слизывает каплю языком, морщится от вкуса и прикладывает пальцы. — Я на минуту. Высвобождаясь из объятий, он уходит в ванную. Дверь сломана и не закрывается плотно, поэтому шум воды громче, бьёт по голове пульсирующей болью. Луи спешит разуться, чтобы быстрее оказаться в спальне, дальше от громких звуков. Кровать заправлена идеально, и Луи разрушает это: падает лицом в покрывало, раскинув руки в стороны. От белья пахнет яблоками и затхлостью городской канализации. Мышцы ноют, но это ничто по сравнению с тем, как раскалывается голова. Будто невидимые трещины покрывают череп, начиная с места, которым он бил преступника в лицо. Что ж, оно того стоило. — Перевернись, — просит Гарри, и Луи беспрекословно подчиняется. Дрожащие пальцы касаются его лодыжек, ползут пауками вверх по рабочим штанам до бёдер. Тут Гарри останавливает руки, залезает на кровать, осторожно и пугливо, будто дворовый кот. — Иди сюда, детка, — манит его Томлинсон. Ладони вновь приходят в движение, ласкают и гладят, продвигаясь вверх, к груди. Гарри тихо дышит, и Луи кажется, что он слышит урчание внутри этого тощего болезненного тела. Рукой он убирает падающие на лицо кудряшки и заглядывает в потухшие мутные глаза мальчика. — Ты нужен мне, — шепчет Гарри, трётся о ладонь щекой, а потом вновь совершает этот жест, который за много лет Луи так и не удалось разгадать: он склоняется и целует значок полицейского, прикреплённый к груди. Касается металла губами, со страстью и преданностью. — Не любовь? — хриплым от клокочущего в усталом теле возбуждения спрашивает Луи. — Не любовь, — слышит в ответ. Самостоятельно Гарри стягивает свои серые, такие же бесцветные, как и всё вокруг, боксеры, подхватывает края растянутой футболки. Его тело белое, на вид, как камень, мрамор. Но Луи знает, что под тонкой и нежной, словно бархат, кожей — тонкие сосуды и переплетения вен, по ним струится горячая кровь. Стоит прижать пальцами чуть сильнее, у Гарри всегда остаются синяки. — Я всё сам сегодня, — произносит Стайлс. Щёки заливает болезненный румянец, и парня лихорадит. Тонкие пальцы рывками расстёгивают молнию на штанах полицейской формы. Смазка хранится под матрасом, и это глупо, но так практично. И сейчас, когда Гарри, плотно сидя на его бёдрах, обнажённый чуть отклоняется назад, протягивает руку и движением фокусника извлекает её на свет, Луи благодарен, что они хранят её именно там. — Слишком много, маленький, — пытается остановить его Луи, стоит Гарри выдавить большую часть жидкости на его член, но он не слушает, сжимает член у основания, мягко опускаясь. — Гарри, подожди, тебе будет больно. — Я в порядке, — хрипящим шёпотом отмахивается Гарри, и Луи уже не может остановить его. Или себя. Жар окутывает его уставшие мышцы, и возбуждение выгоняет серость из окружающего мира, окрашивая его бордовым. Гарри не раздел его, и теперь мягкость бёдер невозможно ощутить сквозь плотную ткань, и все мысли Луи, все его ощущения концентрируются в месте слияния их тел. Его мальчик выгибается в спине, без стеснения и робости, присущей ему в повседневной жизни, скорее, с остервенением. Это вина кошмаров. Они проникают в его голову по ночам, когда везде выключен свет, и нашёптывают в ухо, отравляя. Теперь Гарри пытается выгнать их с помощью секса, забыться в полноте физических ощущений. Луи хочет контакта с его белой кожей, тянет руки, но Гарри отбивает их, наклоняется. Шершавый сухой язык касается виска, ведёт вверх ко лбу. Удовольствие слишком яркое, волнительное, после событий на работе — более глубокое и подчиняющее, и Луи не сразу понимает, что происходит, а когда до затуманенного сознания доходит, он не отталкивает. Если Гарри нуждается, то Луи даст ему это. Язык мальчика слизывает чужую кровь с его лица с жадностью и желанием. Бёдра двигаются всё резче, дрожат, и Луи пальцами ведёт по оставленным потом дорожкам на спине Гарри. — Выпрямись, — шепчет он, и Гарри послушно отклоняется назад, упираясь руками в колени Луи. Член призывно блестит от выступившей смазки, такой гладкий и твёрдый, но Луи видит, как дрожит тело Гарри, видит желание кончить в почти чёрных, совершенно безумных глазах, поэтому он не дотрагивается до него. Вместо того, чтобы подрочить, Луи жёстче вколачивается в хрупкое тело Гарри, подкидывая его на своих сильных бёдрах, и пальцами касается уродливого рубца ниже пупка. Всё тело Гарри содрогается, а из приоткрытого рта вырывается громкий стон, и Луи останавливается, позволяя ему эти несколько секунд собственного поглощающего удовольствия. Только когда тонкие руки опускаются ему на плечи и Гарри едва заметно кивает, Луи садится на кровати, сжимает его бока, впиваясь пальцами между рёбер, и двигается быстро и рвано, кончая через мгновения. Гарри влажный от пота, вымотанный, и Луи переворачивает их, укладывая кудрявую голову на подушку, накрывая мальчика своим телом. — Я испачкал твою форму, — виновато шепчет Гарри. Влияние момента прошло, и он снова тихий и болезненный в сильных руках Луи. — Не волнуйся об этом, — расстёгивая заляпанную спермой рубашку, говорит он. — Завтра всё равно выходной. Гарри кивает, его глаза закрываются, и Луи ведёт подушечкой пальца по ресницам. — Едешь в больницу к маме? — спрашивает он, не открывая глаз. — Да, — кивает Луи. — И вечером есть дела. Я вернусь к утру. Словно подогретое виски, кровь жжёт вены изнутри при одной мысли о том, что Луи собирается сделать. Сознание разрывается на части, криками и молитвами, старыми обещаниями, но маленький засыпающий Гарри в объятиях всем своим видом шепчет о неизбежности случившегося в прошлом. Случащегося завтра. — Не оставляй меня одного, — вдруг просит Гарри, и Луи вздрагивает: он думал, мальчик заснул. — Одного не оставлю, — отвечает Луи и, оставив напоследок нежный поцелуй на лбу, уходит в их тесную ванную, чтобы смыть с себя сомнения в предстоящем.ﻩﻩﻩ
Запах больничной палаты и лёгкое шуршание медицинского накрахмаленного халата — всё, с чем теперь ассоциируется тёплое слово «мама». Нет аромата выпечки или цветочного мыла — лишь стойкий запах спирта, въевшийся, кажется, в каждую клетку тела. Стоит перешагнуть порог, и скудный завтрак подкатывает к горлу. Несмотря на то, что Луи бывает здесь раз в неделю, а то и чаще, он всё ещё не привык к залитым тусклым светом ламп серым коридорам, к теням смерти, что прячутся за каждой дверью палат. Хоспис — это не оплот надежды, не место, где лечат. Сюда приходят умирать, и Луи трясёт каждый раз, стоит войти в стеклянные двери приёмного покоя. Ноги знают дорогу, голова на автомате кивает знакомым медсёстрам, а мысли далеко в прошлом. Боль пауком, сотканным из тьмы, сидит в сердце, пощёлкивая жалами, и ждёт момента, чтобы вырваться на свободу, закутать тело в кокон онемения, заставить горло содрогаться от криков. Но выбора нет. Когда-то Луи верил, что он хозяин своей судьбы, что, когда придёт время, он сможет выбрать путь и следовать ему. Но это не так. Будущее создаётся каждую секунду: неожиданной встречей, столкновением взглядов, тонкой нитью привязанности к другому человеку. После той ночи Луи обещал себе, что в нужный момент не совершит того, что считал жестокой ошибкой. Но прожитые годы дали ему Гарри, подточили маму страшной болезнью, показали истинное лицо города, в котором он родился. И обещания растворились в вечерних сумерках, а надежды подёрнулись сигаретным пеплом. Повзрослев, Луи наконец понял: он там, где должен был оказаться благодаря той ночи, и теперь её невозможно избежать. Её необходимо повторить. — Мам, — заглядывает он в палату без стука. Никто не отвечает ему. Джоанна спит, повернув голову в сторону окна, будто ей не хватает света, и она даже во сне тянется к солнцу, которого нет в их городе. Редко, лишь на восходе оно радует яркими лучами, поэтому Гарри любит просыпаться затемно, чтобы не пропустить ни единой драгоценной секунды. В остальное же время мутные серые облака нагоняют грусть на горожан. Луи заходит в палату и прикрывает за собой дверь. Он не касается мамы. Боится. Обтянутые тонкой кожей кости и впавшие глаза — всё, что осталось от Джоанны. И он сжимает плотно губы, сдерживая всхлип внутри. На её изнурённом лице, кажется, можно увидеть таймер, отсчитывающий последние секунды. Его мама делает свои последние вдохи, ещё борется за жизнь, но болезнь победила её. Луи видит печать смерти на некогда красивом лице, и это приносит невыносимую боль, крошит в песчинки его любящее сердце. Не позволяя себе даже поцелуя, что жжёт губы, Луи кладёт подсолнух на прикроватную тумбочку, сдвигая лекарства, и выходит. Сегодня его ждёт одно из самых тяжёлых испытаний в своей жизни, и больше всего на свете он хочет, чтобы мама коснулась его заросших щетиной щёк, поцеловала обескровленными губами в лоб и сказала, что всё будет хорошо. Но она спит и во сне не чувствует боли, постоянно сопровождающей её последние пару лет. Луи не может позволить себе быть эгоистом. — Привет, — уверенная сильная рука ложится на плечо, и, повернувшись, Луи оказывается в крепких медвежьих объятиях. — Она снова спит? — Привет, Лиам. Да, я не стал будить. — Это хорошо для неё. Больше сил. Врач пытается выглядеть позитивно, улыбается, но они оба знают, что её уже почти нет. — Она говорила вчера о тебе, — продолжает Лиам. — Вспоминала время, когда ты собирался уехать изучать юриспруденцию в колледж. Луи вздрагивает. Они стоят в больничном коридоре, тихо переговариваясь, и лишь сильный запах препаратов и смерти, будто якорь реальности, не позволяет уплыть мыслями в прошлое. — Она волновалась, что ты не исполнил свои мечты и остался из-за неё. Мне стоило трудов, но я всё же убедил её, что это не так, — улыбается врач. — Ты знаешь, Лиам, я решил так сам. Пейн кивает. Они были друзьями тогда, и Лиам видел изменения, внезапно произошедшие с Луи, но так же, как и все, так и не узнал причины. — Я не знаю, что заставило тебя тогда свернуть с намеченного курса, но сейчас могу сказать, я рад, что ты остался. Она бы не протянула столько времени, не будь тебя рядом. Луи знает это. И, к собственному удивлению, больше не чувствует пустоты и разочарования, думая о том, как разрушил собственные мечты однажды. Слишком многие жизни оказались зависимы от него, и он без сожаления поменяет своё счастье на комфорт близких. — Ох, Луи, я так рада, что встретила тебя, — женский голос отвлекает его от разговора с другом, и Лиам жмёт его ладонь на прощание, сжимая под мышкой историю болезни одного из бесконечного множества своих пациентов. — Мисс Коул, — здоровается Луи с психиатром больницы. — Послушай, это важно. В связи с этим астрономическим явлением… Луи сглатывает, впивается ногтями в собственные ладони, но боль не отрезвляет, не помогает собраться. Страх кружит голову, будто дорогое шампанское. Комета уже здесь. Но мелодичный голос продолжает выдавать информацию порциями, разделёнными между собой тихими взволнованными вдохами: — Почти все мои пациенты испытывают стресс и волнение, симптомов становится больше, и общее состояние ухудшается. Я помню Гарри в его худшие дни и поэтому хочу, чтобы ты привёл его. Мы поговорим, устроим внеплановый осмотр. — Спасибо, он в порядке, — отмахивается Томлинсон. Они с Гарри благодарны этой яркой деятельной женщине за всё, но последнее время его мальчик лишь расстраивается, когда разговор заходит о врачах и осмотрах. Гарри пытается двигаться дальше, и осознание собственной травмы и необходимости лечения лишь отбрасывают назад. — Хорошо, Луи, я, кажется, понимаю, как он настроен, но, пожалуйста, — она хватает его за предплечье, — просто не оставляй его одного. Сегодня ночью комета войдёт в магнитное поле Земли и покинет его только утром, я понятия не имею, как отреагируют на это здоровые люди, не говоря уже о людях с проблемами. — Хорошо, я понял. Я обещаю, с Гарри всё будет в порядке, — Луи мягко высвобождается из хватки Шерил. — Я бы никогда не позволил чему-то плохому случиться с ним. Доктор согласно кивает, а Луи обречённо усмехается в глубине покрывшейся коркой души. Она даже не представляет, на что он готов пойти ради своего мальчика. Сегодня ночью он будет монстром, жестоким и беспощадным, и всё для того, чтобы однажды спасти Гарри жизнь. Чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. А главное, чтобы оказаться нужным человеком. Покидая пропахшее медикаментами и отчаянием здание, Луи вспоминает ту роковую ночь: запах, ощущения, а также визуальные образы, что навсегда выжжены калёным железом в душе. В машине он включает печку и впервые жалеет, что не курит: от беспокойства трясутся пальцы, и он сжимает руль до судорог, но так и не трогается с места. Тьма приближается, и невозможно избежать грядущего: Луи давно оставил попытки изменить судьбу. И чем ближе фантастический хвост кометы, состоящий из космического мусора, тем отчётливее цель. Время утекает сквозь пальцы, а он не готов. И не уверен, будет ли. Но выбора нет.ﻩﻩﻩ
Снаружи сыро и пасмурно, но внутри полицейского участка душно и слишком жарко. Спина Луи тут же покрывается бисеринками пота, и они впитываются в мягкую ткань чёрной футболки. — Томлинсон, у тебя не выходной разве, чёртов ты трудоголик? — зычно произносит тучный коп в едва застёгивающейся на пузе форменной рубашке. — Я по личному делу, Челси. Заскочил на минутку, — Луи кивает сослуживцам, уверенно лавируя между мечущимися туда-сюда полицейскими. Город кишит мелкими воришками, беспринципными продавцами оружия, героиновыми дилерами и безжалостными убийцами. Город кишит людьми, поэтому у ребят вроде Луи полно работы. — Привет, Ни. Планы на вечер? — блондин вздрагивает и проливает тёмный кофе на недописанный отчёт. Напиток отвратительной кляксой расползается по бумаге. — Луи, чёрт! — восклицает он. — Прости, — виновато пожимает плечами Луи. — Ладно уж, — отмахивается Хоран. — Зачем пришёл? — Пригласить тебя на свидание, — Зейн останавливается рядом, жмёт протянутую ладонь. — Слышал о вчерашнем задержании. Ты сломал ему нос, знаешь? Голова не болит? — Она у него пустая, что сделается-то? — недовольно ворчит Найл. — Всё хорошо, — кивает Луи. — Я на самом деле с просьбой. Мне нужно, чтобы вы присмотрели за Гарри сегодня ночью, — Луи просит сдержанно, но эти ребята знают его, могут почувствовать нотки отчаяния в надломленном звучании голоса. — Доктор Коул считает, что комета, проходящая сквозь магнитное поле Земли, может отразиться на его состоянии. Найл не успевает среагировать, когда смуглые пальцы Малика оборачиваются вокруг остывающей кружки. Он подносит её к губам и пьёт чужой кофе медленно, задумчиво. Сканирует Луи цепким взглядом. — Случилось что-то действительно серьёзное, раз ты готов оставить Гарри в такой вечер на нас. Говори, — уверенно добавляет он. От ответа Луи избавляет попытка одного из заключенных сбежать: мужчина выкручивает собственные худые руки, изворачиваясь из хватки копа, ужом выскальзывает из захвата и бежит. Сотрудники реагируют мгновенно: преступнику бросаются наперерез, сбивают с ног. И, на несчастье Луи, всё это происходит в дюймах от рабочего места Найла. Задержанный в инстинктивной попытке спастись вытягивает руку в поиске опоры и цепляется крючковатыми пальцами за горловину футболки Луи. Под громкий треск ткани и его хриплые ругательства преступника скручивают на полу, а Томлинсон с сожалением дотрагивается до рваных краёв одежды. Невезение — это то, чем наполнен их город до краёв. Оно плещется в грязной реке, отделяющей промышленный район от городских кварталов, покрывает мутной плёнкой оконные стёкла, незримой печатью присутствует в хмуром лице каждого горожанина. Поэтому случившееся не способно отвлечь Малика от заданного вопроса, а Луи даже не расстраивается: очередной день в их серой Вселенной. Тихий скрип колёс по полу привлекает внимание, и мужчина смотрит на Хорана, всё так же игнорируя тёмный взгляд Зейна. — Он не скажет, Зи, — произносит парень, ловко управляясь с инвалидным креслом. — Из него не выбить правду, если он не хочет отвечать. — А почему он не хочет отвечать? — спрашивает Зейн. Он не обращается к Луи напрямую — ставит кружку на стол и смотрит лишь на приятеля. — Кто знает, — бросает Найл через плечо, подъезжая к металлическим шкафчикам у стены. Он открывает один из них ключом, достаёт свёрток одежды и с ним на коленях возвращается к застывшим в бездействии среди суматохи полицейского участка друзьям. — Держи. Эту одежду оставил тут Гарри. Сквозь блестящую плёнку целлофана проглядывает алое полотно вязаной ткани, и желудок скручивает мучительным спазмом в предвкушении катастрофы, а пальцы мелко подрагивают, пока Луи перебирает шуршащий пакет. Надевая чёрную футболку сегодня утром, пахнущую домом и Гарри, Луи знал о предстоящей ночи, помнил любое своё действие, каждый обжигающий выдох и последовательность боли. Но грядущее казалось абстрактным планом в голове, и лишь сейчас, когда красная шапочка Гарри оказалась в его руках, очертания будущей ночи обрели яркую контрастность, став чёткими линиями. Случившееся много лет назад должно было произойти сегодня. — Спасибо, — механическим, скрипящим, как несмазанная дверная петля в его квартире, голосом благодарит Луи. — Пожалуйста. И да, мы побудем сегодня с Гарри, — невозмутимо отвечает Найл. — Почему ты вечно потакаешь ему в его скрытности, — возмущается Зейн, но тут же осекается, потому что ответ очевиден для всех троих. — Зи, если бы не Луи, мой труп давно бы сожрали черви, — тускло поясняет он. Слова повисают в воздухе, сгущая сумерки вокруг старого деревянного стола. Каждый из них подавлен, и в молчании все трое погружаются в собственные мысли. Луи кивает в благодарность за одежду, держит её, будто пытается уничтожить волокна силой сжатия в кулаке. Зейн ободряюще кладёт руку на плечо Хорана, и Луи спешит сбежать. Ему вовсе не нужно ещё одно напоминание о том, что он собирается стать монстром сегодня, чтобы Найл и Гарри могли жить завтра. Он давно всё решил.ﻩﻩﻩ
Время поджимает. Тикает неслышным таймером в голове. Истекает. Сжатые на руле пальцы больше не дрожат, хотя холодный осенний ветер залетает в приоткрытое окно. Но Луи будто из камня: не чувствует ни холода, ни страха. В глубине потерянной души лишь пустота и далёкое эхо боли. Мамин дом выглядит заброшенным. Трава разрослась вокруг, придавая лужайке дикий вид, а тёмные провалы окон будто чёрные дыры — холодные и опасные. Луи глушит мотор. Выходит из машины в сырую осеннюю ночь. Без урчащих звуков, издаваемых машиной, тишина вокруг оглушает, сбивает с ног. Куртка остаётся в салоне, но шапочку Гарри он натягивает на волосы. Белую майку, чуть большего размера, чем ему требуется, треплет ветер, подгоняя совершить непоправимое: предать себя, чтобы изменить чужие жизни. Чуть зеленоватое свечение неба напоминает, что комета близко, и Луи кожей может почувствовать, как меняется воздух. Электризует волоски на его руках, приподнимая их. Своим ключом он отпирает входную дверь и, не разуваясь, проходит в дом. Здесь всё по старому, как было в его детстве: всё те же портреты в деревянных рамках над лестницей, те же старые зеркала в гостиной. Лишь слой мутной пустоты и отсутствие электричества доказывают, что этот дом покинут давно. Покинут, но не забыт. Открывая дверь за дверью, проверяя комнаты одну за другой, Луи погружается в воспоминания детства: смех, с которым он относился к жизненным невзгодам, и мечты, за которыми был готов следовать неприятностям назло. Усмешка кривит губы, и тёплые воспоминания растворяются в фантомных криках боли, что звучат глубоко в его костях: Луи открывает дверь в мамину библиотеку. Здесь много лет назад случилось непоправимое. Случится сегодня. Комната всё такая же пыльная, с тяжёлым запахом старой книжной бумаги и изношенной кожи переплётов. Но она пуста, и это не приближает Луи к цели. Он выдыхает сквозь зубы, только сейчас понимая, что задержал дыхание, открывая именно эту дверь. Старое кресло скрипит, когда он в задумчивости садится на подлокотник, как любил это делать в девятнадцать. Виски ломит от напряжения, и в задней части головы рождаются зачатки мигрени. Думать нужно быстро, ночь продолжается, комета уже в поле Земли, и дверь времени должна открыться. Но не открывается. Тьма за окном сгущается, но её непроницаемое полотно вдруг разрывает блик. Ещё один. Луи поднимается на ноги, подходит к окну. Улица пуста и безлюдна, и ни в одном из соседних домов нет света, хотя нежилой только дом Томлинсонов. Собираясь проверить собственную, внезапно родившуюся в голове теорию, Луи спускается на первый этаж и выходит из дома. Тьма колет кончики пальцев, будто зовёт, и Луи направляется туда, где, ему кажется, тени под деревьями стали непроницаемыми, словно плотные листы. Будто в воду, он входит в темноту, и она плещется вокруг, непрозрачная и загадочная. Часть ночи, принадлежащая ей, остаётся позади, и каждый шаг приближает Луи к другой ночи, существующей в далёком прошлом. Нога ступает на разогретый дневным солнцем асфальт, медленно остывающий в темноте. И Луи чувствует, что эта тьма другая. Он вновь оказывается напротив своего дома: трава аккуратно подстрижена, а из почтового ящика торчит белый край письма. Наверху, в окне маминой библиотеки, мерцает свет свечи. Это и есть блики, что Луи видел. Та же гостиная, та же лестница. Луи проделывает путь наверх, чутко прислушиваясь, и слышит чужое дыхание, равномерное и уверенное. Через секунды оно прервётся на мгновение, а потом превратится в хриплые крики до конца ночи. Дверь слишком тяжёлая, и Луи толкает с силой, чтобы она открылась нараспашку, так, как он помнит. И, когда деревянная ручка ударяется о стену, а громкий звук пугает мальчика, читающего на полу книгу при тусклом свете свечи, Луи чувствует, как триггер внутри него переключается. Мальчишка вздрагивает, поднимает голову, и Луи смотрит в эти лучистые яркие глаза. Смотрит в свои глаза. Воспоминания вереницей проносятся в голове, оживают, подпитанные эмоциями на юношеском лице. Луи помнит, как смотрел на чудовище в дверях: глаза, горящие адским пламенем, и пальцы, вцепившиеся в дверной косяк и походящие на паучьи лапы. Сейчас чудовище он, и время действовать пришло. Лёгкий шаг внутрь, и юный Луи подскакивает с пола, мгновенно оказываясь на ногах, но сила удара отбрасывает его к стене. Предплечьем Томлинсон давит на горло, как привык, и парень в его руках задыхается, а в глазах непонимание. Но Луи нужна ясность. Мальчишка должен понять. — Что ты делаешь? — хрипит он сквозь давление на горло, и Луи чувствует, как сокращаются мышцы его шеи под рукой. — Кто ты? Медленно, стараясь не напугать, Луи убирает руку, и тонкие пальцы тут же оказываются на повреждённой коже. Мальчик трёт кадык, внимательно глядя перед собой, пытаясь различить в танцующих отсветах огня цвет глаз незнакомца. Черты лица кажутся ему знакомыми, и страх постепенно отступает. Кожа Луи покрывается мурашками, когда тонкие дрожащие пальцы покидают место на шее и тянутся к его заросшему щетиной лицу. Но в дюймах от кожи юный Луи испуганно отдёргивает руку. Томлинсон ловит его пальцы и целует, почти насмешливо. В голубых глазах напротив вновь закручивается воронка беспокойства, Луи помнит. Она на вкус, как пепел сгоревших надежд. Внутри его собственного сердца ещё живёт тот страх, которым он наградил себя много лет назад. Наградит сейчас. — Больно не будет, — шепчет он тихо, потому что боится, что голос может предать, дрогнуть, выдавая трепещущую внутри неуверенность. Глаза распахиваются в ужасе, и на дрожащих ресницах играют блики свечей. Эта фраза, произнесённая на границе слышимости, бьёт по нервным окончаниям, сводя с ума. Даже спустя много лет Луи боится этой фразы сильнее, чем угроз. Каждый раз, когда близкие говорят её, не важно о чём, потом становится нестерпимо больно. — Не надо, — шепчет он сухими губами, и Луи помнит, как пересохло в горле от колющего между рёбер испуга. Ладонью он скользит по нежной щеке, по тонкой шее, чтобы остановиться на плечах, надавить большими пальцами в ямки на ключицах, причиняя боль. И голос становится громче, шёпот преображается в крик. — Не надо! — Ты должен понять кое-что, — колени мальчишки подгибаются, и сила Луи давит сверху, ломая сопротивление: он опускается на колени, сползая спиной по стене. — Что-то важное, что изменит твою жизнь. И лишь боль преподаст тебе этот урок. Он тогда по лицу монстра прочёл, что ожидает его этой ночью, и, вспомнив об этом, Луи пытается вложить в свою ухмылку всю приобретённую за годы разочарования жестокость. Мальчишка сглатывает внезапно выделившуюся слюну и зажмуривается. Детская уверенность в том, что, если закрыть глаза или спрятаться под одеяло, монстр не тронет. Луи отучит его верить в сказки, разобьёт наивность на осколки. Забившись в угол, мальчик натягивает рукава своего свитера на пальцы, не отрывает от Луи огромных испуганных глаз, будто олень в свете фар. Томлинсон замирает в шаге от него, возвышаясь тёмным силуэтом, подавляя, но сделать этот последний рывок, дотянуться и сломать не может. Ему жаль себя. У ребёнка на полу впереди целая жизнь, и, не поступи Луи сейчас, как монстр, может, завтра малыш сдаст последний вступительный экзамен, уедет подальше от этого прогнившего города. Будет видеть солнце чаще, улыбаться не переставая. Будет счастлив. Тёмная окружность расширенного в тревоге зрачка умоляет о спасении, и Луи сжимает пальцы, закусывает губы в невероятном напряжении, проматывая все те тёмные ночи, когда он рыдал в подушку от возвращающейся вновь и вновь боли, обещал себе, что когда придёт время, он не поступит так с собой. А потом он закрывает глаза и видит другой взгляд, полный кристальной зелени и слёз, видит, как кровь толчками вырывается из тела, и его пальцы пытаются зажать рану, пока Гарри, едва шевеля губами, умоляет не бросать его умирать в одиночестве. Дело уже давно перестало быть только в Луи. Поэтому он делает этот последний шаг, хватает мальчишку за волосы и вздёргивает его голову вверх. — Почувствуй весь страх и боль, впитай их, — говорит он холодно и стаскивает шапочку Гарри с головы, — а затем отпусти. Прежде, чем мальчик успевает осознать эти важные слова, Луи отпускает его волосы и бьёт наотмашь, так, что голова отскакивает от стены с глухим звуком удара. Теперь эта неприятная резь в затылке не покинет его до следующего вечера, ослабит и позволит Луи сломить то слабое сопротивление, что тот окажет. В ту ночь Луи никак не мог понять, каким образом монстру удавалось предугадывать все его действия, и почему ни один из ударов не достиг своей цели. Мужчина будто читал его мысли. Позже, когда тупое обещание «не делать этого» стёрлось из памяти, растворившись в доверчивых глазах Гарри, в его скромных ласках, Луи наконец понял, что он не читал мысли, он просто помнил собственные действия. Мальчишка метит в челюсть в попытке вырубить, но Луи перехватывает, выкручивает руку за спину и тут же уворачивается от удара ногой в голень. — Тише, — шепчет Томлинсон, мягко лаская оголившуюся поясницу большим пальцем. — Убери от меня руки! Убери! — кричит тот, вырываясь, но силы не равны, и мягкой подножкой Луи заваливает его на пол, ловко переворачивая. Горло содрогается в попытке схватить немного кислорода, и Луи кладёт ладони на кадык, надавливает, а потом и вовсе впивается ногтями, царапая кожу. Никакой импровизации, Луи делает лишь то, что делал с ним монстр. Он помнит каждое движение до мельчайших деталей, каждый оттенок боли, той или иной, которая ломала и калечила, выстраивая заново. Все эти воспоминания хранились им бережно в дальнем, самом тёмном уголке души, вырвавшись на свободу благодаря комете и подаренной ею возможности. Малыш под ним бьётся выброшенной на берег рыбой, но исход ночи предрешён. Луи наваливается сверху, чуть вздёргивает и будто вновь чувствует, как лопатки обжигает болью от трения о деревянный пол. Внутри, на периферии сознания, капают секунды, и Луи отвлечённо считает их. Ещё несколько, и сопротивление ослабевает, тело под ним немеет, и Луи втягивает сквозь трепещущие крылья носа этот скользкий холодный запах страха. Юный Луи скулит, как побитая собака, и в глазах плещется отчаяние, но пощады не будет. Пощада для Луи будет означать лишь смерть для Гарри. Убирая руки от хрупкой истерзанной шеи, Луи тянется к майке, снимает её через голову. Глаза младшего бегают по тату на груди и руках, впитывают, запоминают. Томлинсон чуть улыбается, не радостно, а жёстко и расчётливо, и расстёгивает пуговицу на джинсах, сразу же за ней слышится звук расстёгиваемой молнии. Он не раздевается и не собирается наслаждаться тем, что делает, но не может удержаться и касается пальцами выступающих рёбер, что оказались голыми, когда свитер задрался. Мальчик под ним выдыхает, и его кожа покрывается мурашками: Луи точно знает, как сделать этому телу приятно. — Ты чокнутый! Псих! — зло выплёвывает мальчишка, но Томлинсон лишь пожимает плечами. Он ни за что не поверил бы тогда в доводы разума, осознание пришло годы спустя, поэтому он не пытается оправдаться или объяснить, лишь сдёргивает низко сидящие домашние штаны. Чужие руки взвиваются в воздух в попытке задеть, оттолкнуть, но он готов. В прошлом его запястья были так же перехвачены и заведены за голову. Луи наклоняется, сдерживая дёргающиеся руки вверху одной, второй ведёт по щеке. Кончики носов соприкасаются, когда он говорит: — Боль, которую ты почувствуешь сегодня, станет силой завтра. Коленом он раздвигает ноги мальчика, прижимает извивающееся тело к полу и возвращает своё внимание на лицо. Бледность заострила черты, и юный Луи выглядит так, будто в его сосудах не осталось крови: белый, и лишь огромные глаза чернее ночи. Сочувствию и нежности между ними не место, и Томлинсон кусает обескровленные губы, пока не чувствует солёные капли у себя во рту. Языком он слизывает кровь, а потом и слёзы с висков мальчика. — Сейчас тебе остаётся только терпеть. Но я не против, если ты захочешь кричать, — голос Луи и ледяная маска безразличия на лице пугают его самого. Он бы содрогнулся, если бы не удерживал мальчика с такой силой. — Я с удовольствием послушаю. С силой вдавливая пальцы в искривлённый гримасой ужаса рот, Луи думает о Гарри: о его нежной тонкой коже, о блестящих зелёных глазах, о грудных глубоких стонах удовольствия. Младшему Луи не о ком думать, в его голове лишь пустота ужаса. Она мешает сосредоточиться на мыслях, рассеивая их в прах, но лишь оттеняет боль, придаёт ей глубину. Когда пальцы Луи, испачканные чужой слюной, покидают рот, мальчишка кричит, мечется в неослабевающей хватке, но вырваться всё никак не удаётся. — Я прошёл через это, — шепчет Томлинсон в холодную мочку уха, а пальцами касается ягодиц. Проводит влажную полосу вокруг, а потом медленно, преодолевая сопротивление, вводит пальцы в юное тело. — Ты сгоришь в аду, — хрипит мальчик. — Каждый день, — едва слышно отвечает Луи, ведёт пальцами по кругу, причиняя боль. Под непрекращающиеся стоны и хрипы он думает о себе прошлом: о мыслях, что владели сознанием, пока боль разрывала тело на атомы. Тогда Луи не до конца осознавал, что сделал это сам с собой. Лишь утром онемение и боль вернули воспоминания, а на смену ночному страху пришло озарение. Сейчас же он чувствует жгучую ненависть, которой хватит, чтобы сжечь весь их город дотла. Луи вытаскивает пальцы, не заботясь о комфорте и удовольствии парня под собой. Это не секс, а испытание, поэтому он делает всё обратное тому, что происходит между ним и Гарри обычно. Собственный член твёрдый только благодаря чуду, и Луи сплёвывает на ладонь, растирая слюну по стволу. — Пожалуйста, — просит мальчишка последний раз, но они оба понимают тщетность этих усилий. Скольжение негладкое, прерывистое, как и дыхание обоих. Юный Луи узкий, зажимающийся. Внутри него жарко. Томлинсон входит до конца, отпускает запястья парня и кладёт голову ему на грудь. Она вздымается мелкими толчками, вымазанные кровью губы ловят кислород, но внутри вакуум, лёгкие не сокращаются. Никакого удовольствия ни для кого из них — только боль. Одна на двоих. Одинаковая. Она высокой волной накрывает сверху, утаскивая прочь, закручивая в водовороте ощущений. Луи сжимает бока мальчика под ним, касается губами ключицы, что торчит из растянутого ворота свитера. Он хочет передать этим прикосновением, что чувствует то же самое. Но если юный Луи проходит это впервые, то для него боль увеличена в два раза. — Тише, тише, — успокаивает Томлинсон, начиная двигаться. — Ты сильный, ты справишься с этим. Воспоминания толкают его продолжать, потому что сейчас невыносимо, но уже спустя несколько минут, Луи помнит, будет приятно. Он ещё не раз вспомнит о том удовольствии, что получил от монстра, и оно горечью расползётся под кожей, давая стойкость в необходимые моменты. Движения медленные, и щека всё ещё покоится на груди юного Луи, когда тот чуть сдвигается, скребёт по деревянному полу ногтями. Онемение распространяется по телу, начиная с лица. Его покрывает паутинкой, стягивает высохшие дорожки слёз. Кровь коркой запеклась на губе. Это тот переломный момент, когда юный Луи в своей боли коснулся самого дна пропасти. — Обними меня, — просит Томлинсон. Внутренности с треском разрываются, и горячая кровь хлещет из ран, кажется, будто вот-вот она подступится к горлу и Луи захлебнётся в ней. Но мальчик моргает, растерянно смотрит стеклянными глазами, слёзы в которых превратились в кусочки льда, и тянет медленно руки. Они ложатся на плечи, обжигая тёплую кожу холодом. Они снова целуются. В этот раз юный Луи сам раскрывает губы, толкается языком в рот, отдавая разочарование обратно. И, кажется, Томлинсон не выдержит, ещё несколько капель, и он сломается. Тело мальчика мягкое, когда Луи приподнимает его за бёдра, сажает сверху. Малыш стонет, болезненно и вымученно, но следующее движение делает сам. Ведёт по кругу бёдрами, но всё, что чувствует Луи — это отчаяние и ненависть к себе. Никакого удовольствия ни для кого из них. — Когда придёт время, я не поступлю так, как ты, — с придыханием говорит младший, когда Луи подбрасывает его на своих бёдрах, толкаясь глубоко внутрь. — Поступишь. Если не струсишь. Дыхание прерывается, и юный Луи откидывается назад, Томлинсон едва успевает поймать его, поддержать спину влажными ладонями. Они замирают, чтобы мальчик мог сказать то, что крутится у него на языке. Томлинсону это не нужно, он помнит все свои мысли очень хорошо. Но монстр той ночью дал ему высказаться, и он сдерживает инстинктивные движения тела, позволяя высказаться Луи. — То, что я не хочу причинять боль другим, не значит, что я трус. Хриплый смех пугает пламя свечей, и оно вырисовывает на стенах домашней библиотеки причудливые тени, искажает черты лица. — Глупый. Ты поймёшь. Луи тянет за волосы, оттягивая голову назад, и впивается зубами в поставленную шею. Он трахает юную версию себя без удовольствия, но с напором и грубостью, разрушая, как помнит из прошлого. Мальчишка кричит, царапается, но член внутри давит, и, независимо от эмоций и душевного состояния, Луи кончает, разбрызгивая сперму по неснятой одежде. Влажная, она склеивает их тела, и Томлинсон совершает последние толчки в мягкого податливого Луи. — Бывают дни, когда всё понятно и сомнений нет, — он аккуратно кладёт мальчика на холодный пол, натягивает на грязное тело джинсы. — А бывает, болит, и ничего не помогает. Голубые глаза приоткрыты, и в мечущемся свете свечей их голубой, слегка безумный блеск оглушает. Мальчик тянет свой свитер вниз, пытаясь прикрыться, и Луи отворачивается, с трудом поднимается на ослабевшие ноги. Пока он натягивает белую майку Гарри на торс, сзади слышится судорожный выдох, а спустя мгновение — тихие поскуливания. Красная шапочка валяется у самой двери, и Луи не останавливается, наклоняется на ходу и подцепляет её пальцами. Дверь хлопает за спиной, и в кромешной темноте ускоренным шагом Томлинсон спускается. Уже на улице в приоткрытое окно второго этажа ветер доносит до него рыдания, выворачивающие мальчика наизнанку, и он зажмуривается, впивается ногтями в ладони. Он пережил это, пережил. Голова раскалывается от боли, зигзагом трещин расплывается мигрень по затылочной части, а в груди отвратительный ком раскаяния и растущая тьма. Ноги бредут по улице в сторону клубящихся сумерек, туда, откуда Луи пришёл, но он не чувствует, что управляет своим телом. Сознание осталось в маминой библиотеке, в теле девятнадцатилетнего мальчика, чей мир сегодня был разорван в клочья, и сейчас, истекая кровью на полу, доживает свои последние секунды. Луи там, в эпицентре этой боли, на грани между безумием и холоднокровием. Тьма принимает в свои объятия, гладит, ласкает, пока Луи проходит этот участок улицы. Она забивается в нос, наполняет рот сладостью, и лёгкие сокращаются сильнее, учащая дыхание. Выныривает Луи в ту же ночь, которую покинул. Холод осени и чуть заметное свечение неба, напоминающее о том, что космическое соседство не закончено, комета ещё здесь. Но непоправимое свершилось, и он торопится забраться в выстуженную за несколько часов машину, чтобы отправиться домой. Туда, где его ждёт лекарство. Ждёт Гарри.ﻩﻩﻩ
Смыть с себя прошлое — единственное внятное желание. Оно зудит под кожей, чешется. Дверь снова скрипит, и улыбающийся Зейн оказывается в прихожей раньше остальных. Луи стаскивает с волос шапку и бросает её на пол, безжалостно наступает. Он хотел бы сжечь эту одежду после всего. — Эй, Луи, что произошло? — встревоженно спрашивает он и взглядом скользит по расцарапанным рукам. — Ты в порядке? — Спасибо, что побыли с ним, — запыхавшимся голосом говорит он. — Теперь вам пора. Из комнаты слышится лёгкое шуршание колёс кресла Хорана, и Луи спешит укрыться в ванной комнате, но Зейн сжимает запястье рукой, останавливает. — Что случилось? — Уходите! — взрывается Томлинсон. Завтра придётся извиняться, выдумывать достойную причину своей грубости, но сейчас Луи кажется, будто не существует больше ничего, кроме этого момента, запаха разрушенной жизни на его одежде и тяжёлой усталости глубоко в костях. С громким хлопком двери он запирается в ванной, включает настолько горячую воду, насколько может выдержать его тело, и трёт мочалкой до горящей красноты. Капли текут по лицу, и Луи надеется, что с проточной водой перемешались слёзы. Луи очень надеется на облегчение. Но его не наступает. В груди распирает ужасом содеянного, и запоздалая паника от всего произошедшего накрывает с головой, выбивая кислород из лёгких. Всё, что остаётся — беззвучно кричать в серый кафель стены. — Лу, — тихо зовёт Гарри из-за двери. Голос напуганный, и, когда Луи выключает воду, в квартире за дверью не слышно ничего, кроме хриплого дыхания. Парни ушли. Щелчок, и Луи выходит в прихожую, выпускает из тёмной комнатки облако пара. Оно медленно растворяется в затхлом воздухе их квартиры, теряет очертания. Луи кажется, что именно так он потерял себя сегодня ночью. — Идём, — Гарри берёт его за руку и тянет в спальню. Бельё на их старой кровати свежее, а пальцы Гарри нежные, когда он заботливо стирает влагу с плеч Луи полотенцем. Он накрывает его обнажённое тело, думая, что тот дрожит от холода, но Томлинсон отбрасывает одеяло прочь. — Займись со мной сексом, — просит он. Покладистый кивок, и Гарри подаётся вперёд, накрывает любимые жёсткие губы своими. В этот раз всё наоборот: Луи жмётся ближе, открывает рот, просительно скулит в поцелуй. Он ловит тонкую кисть Гарри, прижимает хрупкие пальцы к своему прессу. — Позаботишься обо мне? — спрашивает Луи. Ему не нужно уточнять, Гарри всегда понимает с полуслова, толкает его в плечо, и Луи благодарно откидывается на подушку. Внутри него слишком много тоски. — Ты никогда не позволял. — Сейчас мне это нужно. Пальцы Гарри дрожат, когда он согревает в них прозрачную смазку, и неопытные неуверенные движения доставляют боль, но она другая. Освобождающая. Луи прогибается в спине, когда Гарри проникает в его тело влажным скользким пальцем, мягко поглаживая внутреннюю сторону бедра другой рукой. Их губы соприкасаются, и Луи чувствует, как Вселенная поощряет его, прощает совершённые грехи одной робкой улыбкой Стайлса. — Я люблю тебя, — шепчет Луи в любимый рот, пробует на вкус нежное дыхание Гарри. — Я бы сделал что угодно для тебя. Боль отступает, тугой комок эмоций, застрявший в груди за рёбрами, ослабевает, и Луи может дышать. С облегчением и свободой, понимая, что всё плохое осталось позади. Гарри растягивает его медленно, любовно, доставляя своей неуверенной рукой новое, неведомое прежде наслаждение. И прошлое остаётся позади. Теперь, наконец, никаких сомнений и ожиданий: всё уже сделано. Луи надеется, что сможет двигаться вперёд, оставив кошмары и тьму. Гарри твёрдый, и, когда он проникает в тело, Луи зажимается, в груди в последний раз колет паника, но ласковые пальцы касаются лица: ведут по ресницам, губам, нежно стирают слёзы со щёк. Плавный толчок выбивает грудной стон изо рта Луи, и луч солнца проходит сквозь мутное стекло окна, золотит кожу. Воздух перестаёт потрескивать электричеством, и Луи интуитивно чувствует, что комета покинула магнитное поле Земли, унеслась в далёкий пустой космос, чтобы спустя сотни лет столкнуться с безжизненной планетой, разбиваясь на куски, или быть затянутой в чёрную дыру. Её смерть не волнует Луи, важно лишь то, что на своём ярком хвосте из частиц космического мусора она унесла прочь ту давнюю ночь, что случилась сегодня. Оно было, и оно прошло. И пока Гарри двигается внутри его тела, сливается с ним воедино, а зелёные глаза горят наслаждением и обожанием, и Луи чувствует, что всё сделал правильно.Иногда, чтобы стать тем, кем требуется стать, нужно сломаться.