День отца

Его руки сгорели, но мальчик радовался, что украденное Солнце теперь принадлежит только ему одному.

— Daddy, daddy, let me say, I love you in every way. Фурута мурлычет себе под нос песенку, а цепи, которыми он приковывает Йошитоки, тихонько звякают, хотя и без этого зловещего сопровождения песня звучит совсем не так, как должна: пугает, а не радует. Вентилятор в окне скрипит при каждом медленном повороте, нарезает проникающий в тёмную комнату свет на куски, и они выхватывают на бледном лице Фуруты широкую ухмылку: в этом году он хорошо подготовился к 19 июня*. — I love you for all you do, I love you for being you. Он бы не осмелился петь свою жуткую колыбельную, будь Йошитоки в сознании. Но сейчас отец его не слышит, поэтому Фурута пользуется ситуацией. Безвольную руку Йошитоки он прикладывает к своей щеке, прижимается к прохладной ладони и прикрывает глаза. — Daddy, Daddy let me say: Have a happy Father's Day! Пока шепчет слова, он проводит пальцами Йошитоки по своим губам, а после достаёт последнюю цепь и, с силой открыв ему рот, вкладывает её между зубов и замыкает на затылке. Пытается просунуть под цепь на щеке палец, чтобы проверить, насколько туго она натянута. Всё в порядке — не входит, значит, Йошитоки не сможет говорить. Кричать — сколько угодно, тут никто не услышит, а вот внятно произносить слова ему точно не следует, Фуруте совсем этого не хочется. Напоследок он любуется красивым лицом Йошитоки и надевает ему на голову мешок. По спине пробегают мурашки. Фурута всю жизнь так прожил: рядом с отцом, который его не видит, но теперь он по-настоящему близко, только руку протяни. И он тянется, но не смеет касаться, проводит пальцами в сантиметре над помятым белым костюмом, начиная от шеи и через середину груди вниз, в конце кладёт чуть дрожащую руку на сиденье стула между разведённых ног Йошитоки. Фурута тяжело дышит, в прохладной комнате ему жарко, лоб вспотел. Он вытирает его надетой перчаткой и тут же прикрывает рот, чтобы спрятать расползающуюся счастливую улыбку. — Ах, я так волнуюсь, — невнятно бормочет он сквозь пальцы. Свой плащ Фурута оставил на столе у стены. Подцепив у шеи галстук, он оттягивает его, потом снимает через голову и бросает сверху. Волосы сбиваются на лицо, но он их не поправляет. Торопясь, он расстёгивает рубашку, выдёргивает полы из-под подтяжек и оставляет так. Едва касаясь, так и не сняв перчатки, проводит пальцами от шеи через грудь вниз, точно так, как с Йошитоки. Мелкие волоски на теле, следуя за движением, поднимаются, нервные окончания возбуждены, словно в ожидании холодного душа. Его рот приоткрыт, чтобы дыхание было не слишком шумным, в брюках уже тесно, но он не касается их. Фурута нетвёрдо стоит на ногах, поэтому упирается спиной в стену и, не отрываясь глядя на сидящего без движения с поникшей головой отца, сжимает себе сосок. Резкая боль, как ток по проводам от замкнувшегося контакта, вторгается в мозг, и чтобы как-то уравновесить её и не крикнуть, Фурута прикусывает губу. Он поднимает ногу, согнув в колене, и трётся пахом о бедро. Горько-сладкое наслаждение растекается по телу, оставляя сгустки в суставах, руки и ноги слабеют, и Фурута сползает по стене на пол. Наблюдая за рукой из-под полуопущенных век, он расстёгивает брюки и нажимает на мокрое пятно на трусах. Зад непроизвольно дёргается навстречу, и Фурута неосторожно громко стонет. Схватив зубами кончик перчатки на среднем пальце, стягивает, поворачивая голову, и, не выпуская перчатку изо рта, запускает руку в трусы. Тонкие брови вздрагивают, подошва ботинка шаркает об пол, когда Фурута подтягивает ногу, инстинктивно прикрываясь от отца. Привыкшая к перчатке кожа чувствительная, Фурута бережно гладит себя, оголяя головку, облизывает палец и водит кругами по ней. Он совсем не следит за дыханием, и за своим ёрзаньем, шуршанием одежды и мычанием через зажатую в зубах ткань не слышит хруст перекушенной цепи. Поэтому прерывает его хриплый приглушённый голос: — Нимура? Это ты? Фурута вздрагивает, от испуга его глаза широко распахиваются. Он в панике, опираясь рукой о стену за спиной, кое-как поднимается на ноги, но сделать шаг не решается: лёд ужаса сковал его. Дрожащий и бледный, с бегающими зрачками, он кусает губу и скребёт облезающую краску, цвет которой в темноте не разобрать. Почувствовав грязь под ногтями, он ахает, вытирает руку и надевает перчатку. Мерзко, он позволил себе запачкаться. — Что происходит? Тебе больно? Не обращая внимания на цепи, Йошитоки понемногу начинает вставать. Эти оковы, специально предназначенные для гулей, которые Фурута с трудом раздобыл, рвутся, как дешёвые нитки, а ножки и спинка трещат под их натиском. Ещё секунду Фурута колеблется, тянет в рот пальцы, но перчатки хранят его обгрызенные ногти. — Нет! — кричит он и наконец срывается с места. Под плащом, в саквояже шприц с рц-депрессантом, только бы успеть. Вещи разлетаются по комнате, когда Фурута расшвыривает свою одежду и переворачивает саквояж вверх дном. Стоя на четвереньках, копается в хламе, под колено закатывается бальзам для губ, но Фурута даже не замечает. Сдвинув клоунскую маску, он находит футляр, трясущимися руками открывает и, всё так же на четвереньках метнувшись к отцу, с силой вгоняет шприц ему в ногу. Йошитоки вздрагивает и больше не шевелится. Не все, но многие цепи выдержали. Фурута выдыхает и падает на спину, расслабляясь. Его пробивает нервный смех, он выгибается и подтягивает ноги к груди. Рыбка чуть не сорвалась с крючка. Хотя тут уместнее будет сравнение с капканом и медведем. Фурута почти уверен, что если бы Йошитоки освободился, разорвал бы его, как охотника, по неосторожности ставшего добычей. Услышав тихий стон, Фурута замирает в своей нелепой позе, переставая конвульсивно дёргаться. Он косит глазами на отца. Сыворотка забрала его силы, но не сознание. Голова, накрытая мешком, безошибочно поворачивается в сторону Фуруты, и тот вздрагивает: он готов поклясться, что Йошитоки смотрит ему прямо в глаза, хоть это и глупо, ведь он не видит лица. — Нимура. Я чувствую твой запах. Ты боишься? Глупо было надеяться, что опытный гуль уровня Йошитоки не сможет узнать его по запаху, но Фурута думал, что за столько лет научился его скрывать. Он хотел немного поиграть с отцом и сбежать, но теперь план придётся менять. Перекатившись на живот — грязный пол холодит кожу, Фурута тянется к своим вещам, цепляет клейкую ленту одним пальцем. Поднимается на четвереньки, голова не держится и волосы подметают пол, встаёт. Ногой отодвигает маску, чтобы спрятать, и нетвёрдо ступая идёт к отцу. Голова в мешке поворачивается вслед за ним. Фурута останавливается перед Йошитоки, вытягивает вперёд руку и замирает. Сейчас он сдёрнет ткань, и под ней окажется белый голубь, как в цирке. Только этот голубь на самом деле толстая чёрная крыса, которую боится даже сам циркач. — Ты можешь освободить меня? Словно эти слова были командой, отпускавшей Фуруту с поводка, он хватает мешок — кажется, вместе с волосами под ним — и резко сдёргивает. Йошитоки морщится и смотрит ему прямо в глаза, как Фурута и боялся. Это выражение разочарования он помнит с детства. Отец никогда не был доволен непутёвым сыном. — Освободить? — Фурута вовсе не такой смелый, каким хочет казаться. — Не думаю. Он отдирает кусок липкой ленты, откусывает её и, вытягивая руки, но не приближаясь, заклеивает Йошитоки рот. Тот дёргается, поэтому получается криво, но Фурута оставляет так. — Прости, papa, я не знаю, что значит освободить. Я ведь никогда не был свободен. Теперь Йошитоки не может отвечать, и он чувствует себя лучше. Совсем как мысленно перед сном придумывать, что бы такого сказать отцу при встрече, отвечая себе за него так, как никогда не будет в реальности. — Экземпляр, рождённый в неволе. Ты знаешь, что с такими делают. Фурута сдёргивает рубашку, обнажая крепкий торс с хорошо видными мышцами, поворачивает плечо и тычет в клеймо, которым помечают всех детей в Саду, последние цифры — 4.2.29. Мало что он ненавидит так же, как этот номер. Двадцать Девятый мечтает содрать его ногтями вместе с кожей, но пока нельзя. Пока он ещё делает вид, что играет по правилам. — Пометили, как птицу в клетке, вот только птицам надевают кольцо на лапу — немного гуманнее, не находишь? Хоть он и обращается к Йошитоки, но не смотрит ему в глаза: их выражение может быть слишком похоже на ответ, который ему не нужен. — Я никогда не был личностью, только номером в отчётах. «Четыре два двадцать девять развивается соответственно возрасту, может держать оружие». «Четыре два двадцать девять получил сто баллов по географии». «У Четыре два двадцать девять хорошие медицинские показатели». Йошитоки не может спросить, как Фурута добрался до отчётов Солнечного Сада, да он и не удивлён. За двадцать четыре года успел понять, на что тот способен. — Хорошие показатели — это значит, он пока не сдохнет, но кто знает, что будет завтра? — Фурута улыбается, будто это смешная шутка. — Абсолютно незачем обращать внимание на того, кто в любой момент может исчезнуть. Зачем привязываться к ходячему трупу? Он не личность, его можно заставить убивать, на кого покажешь. Своих, чужих — да и есть ли вообще для него «свои»? Во внешних уголках глаз Фуруты блестят слёзы. Почти крокодиловы — когда-то он и правда так думал. Давно. Рядом с отцом былые чувства и детские обиды возвращаются, и он сам в них верит. — Я никогда не был тупым или слепым. Ты приходил с формальными визитами, улыбался, рассказывал про чудесный внешний мир и работу следователей. А я смотрел и видел лицо, так похожее на моё. Он расхаживает кругами и не замечает, но Йошитоки, прикрыв глаза, склоняет голову; ненадолго, впрочем. — А самое ужасное, что другие тоже видели. У меня не было ни одной чёртовой привилегии, но на мне вымещали всё зло, которое не могли обратить против вас. Всю зависть, ведь у них не было совсем никаких родителей. И им было всё равно, что так называемому отцу на меня наплевать! На последних словах он не выдерживает и смотрит Йошитоки в глаза. Долгую секунду пытается понять, что же примешивается к привычному небрежному презрению, и срывается. — Вот только не надо меня жалеть! Фурута хватает попавшийся под ногу футляр от шприца и швыряет отцу в лицо. Тот не уклоняется — не может или не хочет, — и металл рассекает его бровь. Из-за действия рц-депрессанта рана не заживает, по его виску и скуле бежит кровь, но Йошитоки не двигается и не издаёт ни звука. Фурута восполняет недочёт сам. — А! — он страшно таращит глаза и хватается руками за воздух перед собой. — Нет! Папа! Что я наделал?! Он кидается вперёд, стаскивает перчатку и бережно вытирает струйку крови. Она снова течёт, и тогда, уперевшись руками отцу в плечи, Фурута слизывает кровь с его лица. Йошитоки вяло отворачивается, в его взгляде читается омерзение, но Фуруте всё равно. — Папочка, мой любимый, — шепчет он и, роняя горячие слёзы, целует того через клейкую ленту. Язык скользит по увлажнённому пластику, прощупывая контур губ под ним. Сев к отцу на колени, с покрасневшими от восхищения щеками Фурута трогает жёсткие, чёрные даже в эти годы волоски бороды, тяжело дышит ему в лицо. — Папочка. Мой папочка. На нём только брюки и бесполезные подтяжки, но Фурута изнывает от жара. Он прижимается к Йошитоки, уже забыв о его ране, вдыхает запах потной шеи под воротником. Как кот утыкается носом в грудь, счастливо зажмурившись, сползает вниз и трётся об ноги. Обняв одну, гладит бедро, прижавшись щекой. — Я больше всех на свете тебя люблю. Он сжимает до боли, до синяков, кажется, ещё секунда, и он от переизбытка чувств начнёт жрать Йошитоки вместе с одеждой. Но вместо этого он становится на колени, зажав между своих ног одну его, и непослушными пальцами тянется к его поясу. Расстегнув штаны, Фурута неловко пытается стащить их с сидящего отца, который к тому же сопротивляется. — Я просто хочу показать, как сильно люблю тебя, — с угрозой произносит Фурута, откинувшись назад, из-под нижнего края своей брючины достаёт спрятанный куинке-нож и втыкает в другую ногу Йошитоки сквозь ботинок, пригвождая к полу. Конечно, крика он не слышит, Йошитоки только дёргается, но из-за боли в ступне больше не шевелится. Тогда Фурута снова обращает всё внимание на его член. Трогает его через мягкую ткань трусов, подсовывает руку под резинку. — Тебе не нравится? Что бы он ни делал, член отца ни капельки не твердеет. Фурута хнычет и достаёт его из трусов, чтобы взять в рот. Запах тела сводит Фуруту с ума, он заглатывает мягкую плоть целиком, тыкаясь носом в волосы на лобке. Он трётся пахом о зажатую между бёдер ногу, плавно водя задом вверх и вниз. Во рту пересохло, и он силится выделить слюну, трёт языком член, заставляя его прижиматься к нёбу. Стараясь не задеть зубами, засовывает за щёку, потом, устав от ощущения вялости, выплёвывает и, помогая себе рукой, облизывает дряблую мошонку, перекатывая яйца внутри. Но ничего, совсем ничего не имеет эффекта. От отчаяния Фурута так злится, что чуть не отгрызает Йошитоки член, но вместо этого смотрит на него снизу вверх, вытирая рукой слюну, натёкшую с губ, встаёт, резко срывает клейкую ленту, чуть не выдрав половину бородки, и целует. Почему-то просунуть отцу в рот язык, которым только что лизал его яйца, кажется Фуруте забавным. Сделав пакость, он отползает в сторону, а Йошитоки сплёвывает на пол. Фурута прячет лицо в руки, сидя на полу, свисающие волосы скрывают его эмоции. Он неразборчиво шепчет, а совладав с собой, начинает говорить громко. — Скажи, чем я хуже? Только тем, что меня родила не та женщина? Разве в этом моя вина? Он не поднимает головы, а Йошитоки не считает нужным отвечать. — Кому нужен полудохлый ублюдок, когда есть настоящий сын. Любимый, хороший, умный. Чистокровный и без отклонений. Всегда только он. Наследник, приемник, подающий надежды. Будущее CCG, вылезшее из правильной вагины. Сукин сын смотрит свысока, потому что имеет право зваться Вашу. А ведь он даже не похож на тебя! Это я, я должен быть на его месте! — Ты ничего не сделаешь моему сыну, — твёрдо говорит Йошитоки. Рана на его лице зажила, но под засохшей кровью этого не видно. Фурута громко хохочет в ответ, вскакивает, и Йошитоки видит его безумный взгляд. — Уже сделал! Сделал ему очень хорошо. На заваленном хламом столе у стены монитор, Фурута наклоняется куда-то во тьму под ним, щёлкает кнопка, компьютер начинает гудеть и резкий свет бьёт в лицо. — Тебе хорошо видно? Фурута томится от ожидания, пока идёт загрузка, и ругает себя, что плохо подготовился. Наконец, запускает видео, от которого глаза Йошитоки расширяются, он ахает и дёргается, пытаясь освободиться. — Знал, что тебе понравится, папа. Подперев щёку рукой, Фурута тщательно следит за реакцией отца, лишь иногда — на любимых моментах — переводя взгляд на экран. Он сделал звук погромче, чтобы заглушить своё хихиканье. «Сильнее, отец!» Видео снято из одной точки, и глаза Мацури завязаны, но Йошитоки сразу его узнал. Фурута в белом костюме привязал его к кровати и стоит рядом. Он знает, где стоит камера, и улыбается, глядя в объектив. Он показывает каждый предмет, который берёт. Оттянув сосок Мацури, наслаждается его стоном и цепляет зажим, затем берётся за второй. Облизывает тонкий гибкий прут и хлещет им его по животу, но на теле гуля не образуется отметин. Мацури выгибается и кричит, и Йошитоки понимает, что Фурута выглядит примерно так, каким запомнил отца уезжающий в Германию Мацури. — Будь ты проклят. — Я уже, папа, я уже. Проклят с рождения. В видео время летит быстрее. Мацури стоит на четвереньках, Фурута шлёпает его по голому заду, бесстыдно выставленному на обозрение, выливает себе на руку смазку и вводит сразу два пальца. Указательным и средним надавливает изнутри, а большим снаружи, сжимая основание с двух сторон. Мацури реагирует, насаживаясь и коротко вскрикивая. Водя пальцами по кругу, Фурута растягивает его и доводит почти до оргазма, но резко перестаёт, вынимает руку и снова шлёпает. «Отец, трахни меня!» — просит Мацури из видео, и Йошитоки в комнате сжимает кулаки. Видео оказывает тот эффект, которого не добился Фурута минетом — член Йошитоки, который никто не потрудился прикрыть, встаёт и упирается в живот, уже образовав на ткани костюма мокрое пятнышко. — Ты любишь своего сына, правда? — ухмыляется Фурута-в-комнате, а Фурута-на-видео загоняет большой чёрный фаллоимитатор Мацури в зад, и тот кончает, не притронувшись к члену. — Его судьба в твоих руках. Ролик заканчивается, проигрыватель замирает чёрным окном, и такая же чернота заполняет разум Йошитоки. Плавно покачивая бёдрами, Фурута снимает брюки, его светлая кожа сияет в отблесках монитора, красная оголённая головка резко выделяется, как и его изжёванные во время просмотра губы. — Соблазнить его было легче, чем казалось. Сукин сын совсем не любит свою жену, знаешь, и так скучает по Германии… Босыми ногами по холодному полу, а такое чувство, что по битому стеклу, Фурута совершает своё позорное шествие — несколько шагов, отделявших его от отца (и греха, очередного в длинном списке). Смотрит ему в лицо, наслаждаясь триумфом и ответной ненавистью — чувство сильнее безразличия. Целует, чтобы почувствовать её горький вкус. Жёсткий стул с металлическими выгнутыми ручками неудобный, но чёрта с два Фурута позволит такой мелочи ему помешать. Держась за галстук отца, он садится на него верхом, отведённой назад рукой смазывает его член и засовывает в себя. Морщится от боли, но не останавливается. Цепи, которыми пристёгнуты к погнутым ручкам локти Йошитоки, врезаются Фуруте в ноги, когда он привстаёт, на белой коже остаются следы. — Как хорошо, папа… Он шепчет, прикрыв глаза, чтобы отделить мир его мечты от реальности. Сжимая ягодицы, он наслаждается ощущением плоти отца внутри себя. Быстро скачет, сжимая руками его плечи и не думая ни о чём. Эта извращённая любовь — всё, что у него есть сейчас, и даже она нелегко ему досталась. Следователь, которого он, притворившись больным, попросил позвать отца, уже лежал разделанный у него в холодильнике. Сначала Фурута чувствует пульсацию члена Йошитоки и жар его спермы. Счастливо улыбаясь, он снова его целует, а потом, помогая себе рукой, кончает ему на живот, испачкав и без того испорченный костюм. Он так хочет ещё остаться с ним рядом, посидеть, прижавшись, послушать биение сердца и шелест дыхания, только бы не быть снова одному, но уже использовал всё отведённое время. Действие депрессанта ограничено. Усилием воли отлипившись от устало-безразличного отца, Фурута шлёпается влажным от пота телом на пыльный пол — это квартира Соуты, в которой он бывает очень редко, — ползёт к упавшему далеко футляру и достаёт снотворное. Гулям нужна по-настоящему лошадиная доза, что за жуткие создания. По незнанию в первый раз он использовал обычную, и Йошитоки чуть не очнулся по дороге. Больше ошибку Фурута не повторит. Он доставит его в управление путём, которым пользуются только агенты V, чтобы никто не заметил. — Пока, папа. Спасибо, что зашёл.