Без контроля

Эдвард Нигма остался в ночную смену. Неофициально. Его коллеги давно уже привыкли к таким причудам и как обычно попрощались с ним и ушли по домам. Ах, если бы они только знали о других его странностях… В участке почти никого не было. В морге уж точно никого не было. Здесь Загадочник, как его назвал тот смешной мертвый парень, мог быть собой. Почему смешной? Он и сам не знал. Так смешно испугался, и в его глазах читалось удивление — неужели Нигма, тощий очкастый зануда, может постоять за себя? Эдвард засмеялся. Вместо одного голоса раздалось два. Парень резко повернул голову влево так, что его челка растрепалась и легла неровно. — Слишком серьезное лицо. Тот, другой Нигма, без очков, что прислонился к стене и смотрит на него — красивый и уверенный, но Эдвард знает: у них одно лицо, дело лишь во взгляде. А еще его голос не такой гнусавый, скорее мурлычащий, и Нигма не верит: неужели это все он? Или его воображение нарочно делает копию красивей, чтобы Эдвард поверил в его правоту. А другой на едком: «Ха!» наклоняется вперед. — Что, и сказать нечего? — Я не хочу с тобой говорить, — обиженно бурчит первый. Нигма продолжает свою работу: на операционном столе он разложил документы и теперь пытается установить какую-то связь, но мысли ускользают от него и занятие больше напоминает игру «выкинуть этого придурка из головы». Эдвард проговаривает эту фразу про себя, раз за разом, потом шепчет как молитву, громче и громче, пока его голос не отражается от стен и не давит на уши, а в горле неприятно щекочет. — Я вообще-то все слышу. Парень в очках разворачивается, тычет в другого пальцем и кричит: — Свали! — Ой ну зачем же так грубо? Тот другой, который красивый и уверенный, делает пару шагов вперед, держит руки в карманах и наблюдает за ним. Эдвард замечает на тумбочке за операционном столом ключи — видимо, кто-то из коллег оставил, а он забыл подобрать. У Нигмы была привычка держать все важное в карманах: телефон, ключи, ручку — так и спокойно, и время экономится. Парень тянется за ними, ложится животом на стол, прогибается в узкой пояснице. Мысль о том, что здесь каждый день вскрывают трупы, его совершенно не занимает. — Ноги пошире поставь. Не нравимся женщинам, так может с мужчинами легче пойдет. — Да заткнись уже! — кричит Эдвард и швыряет ключи. Там, где секунду назад кто-то ерничал, уже никого нет. Мужчина вздыхает с облегчением: наверное, галлюцинация прошла. Горячее дыхание рядом с его ухом тут же доказывает обратное. Другой он стоит за спиной и тянет руку, сантиметр за сантиметром накрывая чувствительный бок. Нигма не удивляется — его двойник знает все его слабые места, ведь по сути они — один и тот же человек, как бы абсурдно это не звучало. И никакого другого Эда не существует. Все только в его голове. Но прикосновение мокрым языком к мочке уха, кажется, выходит за рамки головы. По всему телу разливается теплый вязкий мед. Когда он доходит до мозга, голова начинает кружится. Нигма криво улыбается и прикусывает губу, лениво прикрывая глаза. Почему же он позволяет другому себе гладить внешнюю часть бедра? Почему он не против, когда прохладные от температуры в морге руки лезут под его рубашку? Ответ прост: двойник точно знает, чего хочет Нигма, и совершенно точно хочет этого сам. Им не обязательно все время спорить: в чем-то они все равно сойдутся. — Показать, как надо обращаться с девушками? Тут важна деликатность, — пальцы пересчитывают складки на кофте, — и ненавязчивость. Уверенные прикосновения становятся едва ощутимыми. Под кончиками пальцев кожа болезненно горит. Другой Эд обходит его и становится лицом к лицу — Нигма чувствует, что смотрит в зеркало. Он бы ни за что не назвал себя привлекательным, если бы не эта галлюцинация, которая смотрит прямо в глаза и довольно улыбается. — Я позволю тебе победить, — шепчет Эдвард и касается челки стоящего напротив. — Ты сам желаешь проиграть. И Нигма целует себя. Оба синхронно сближаются и уже не разобрать, кто начал первым. Оба на равных гладят безумно теплые худощавые спины, лохматят волосы и смеются в губы друг другу. У Эда хватает наглости ловить губы своего двойника и чувствовать себя совершенно раскрепощенно. В другой ситуации он вряд ли был бы таким напористым — может, именно это он должен был понять? Увидеть, каким он может быть? Почувствовать и осмотреть себя со стороны. Но все это неважно, когда чьи-то мягкие упругие губы подаются навстречу, и не слишком уж важно, чьи они. Эд не понимает происходящего. Сон наяву, очередная выходка сознания или просто сумасшествие? Пора бы уже признать, что он безумен, но сейчас не до этого. Другой он усаживает его на стол, устраивает поудобнее, придерживая за бедра и располагая их по обе стороны от своих. Нигма даже не против. Он сгибает ноги и притягивает свою копию, обхватывает его шею пальцами, хочет то ли поцеловать, то ли задушить. Впрочем, второе он всегда успеет. Без поцелуев во рту уже скопилось тепло, жаждущее, чтобы им поделились. Выдох ртом тут же обретает форму, превращается в пар, и оба вспоминают, что здесь достаточно холодно, чтобы оставаться в одежде. Но разве возможно остановиться? Эдвард освобождается от хватки и стаскивает кофту сначала с него, потом с себя. На очереди рубашка, портить которую совсем не хочется и которая расстегивается в четыре руки. Когда они раздеты до пояса, их руки гладят белую кожу друг друга, чувствуя под ней кости. Тот, что выглядит лучше — по крайней мере, так думают оба — зажимает взбухший от холода сосок и легонько тянет на себя, наблюдая, как вслед за ним тянется и белая кожа. Эд слишком редко выходит на улицу. Другому Эду такой цвет нравится. Прикосновения сменяются поцелуями и Нигма уже лежит на столе, поддаваясь преступной ласке своего двойника. Тот знает, что делать — но откуда? Эд не может ответить. Это не его напор или же ему не позволяли выплеснуть эту страсть. Он томно вздыхает, и вздохи порой обрываются тонкими тихими вскриками. Стены поглощают никому не нужны звуки. Никому, кроме них. Парень не замечает, как остается на рабочем месте в нерабочее время постыдно голым, и этот факт его мало тревожит. Ласки становятся раскрепщеннее. Он давит на макушку второго, направляя, и подается навстречу бедрами. От долгожданного наслаждения бьет мелкая дрожь, или же это озноб? Губы второго предательски упругие, а язык игривый. Нигма тонет в коротком перемирии, вовсе не беспокоясь о том, какой отклик это найдет потом. Он стонет и ерзает на гладком столе, согревая ледяной металл теплом своей жажды. А жажда растет. И они оба это знают. Когда Нигма уже успевает привыкнуть, но еще не хочет иного, добавляется новое ощущение. Не то, чтобы оно было совершенно новым — Эд как-то экспериментировал и знает, что последует за просьбой обслюнить пальцы, поэтому старается оставить как можно больше слюны на двух пальцах, размазывая языком и позволяя проникнуть глубже в рот, заполнить его, не оставив возможности нормально дышать. Пальцы свободно, по-хозяйски небрежно проникают и скользят назад, и мышцы уже ноют с непривычки, моля прекратить такую забаву. Эд прекращает. Он вытаскивает пальцы изо рта и упирается указательным туда, где Нигма не увидит даже если прекратит смотреть на грязный потолок. А он прекращает. С наслаждением, граничащим с безумием, он смотрит, как кто-то другой с непривычном оскалом на его лице проталкивает палец внутрь, с трудом, но без боли. Там пока что и не должно болеть. Мышцы привыкают, поддаются, в игру вступает и средний палец, а к болезненно-чувствительной коже снова тянется рот, пошло раскрытый, без намека на сомнение. Да и к чему сомневаться? Совершенно точно все останется между ними. Два движения сливаются в одно. Две маски теряют различие, сливаясь в единый поток. Это тот самый редкий случай за последнее время, когда Эдвард чувствует единство со своей второй стороной. Но совсем ненадолго. Кажется, будто все тело сокращается, Эд извивается, но не видит собственной грации и изящности. Второй тянет к нему руку и переплетает пальцы. Это так нежно, что у Нигмы перехватывает дыхание, как раз за секунду до финала. Он замирает, запрокидывает голову и больше не двигается, остывает, приходит в себя. Осознание случившегося приходит позже, когда он понимает, что остался один. Так спокойно. В голове совершенная пустота. Спиной он чувствует какое-то движение, потом короткое прикосновение холодного носа к ключице и все. Гармония. Как долго она продлится, он не знает, но в следующий раз этого может не хватить.