***
Так ли было всё плохо? Спроси кто Мизукаге, она бы сказала, что всё намного более страшно, чем кажется. Измученная войной деревня, в первый день после победы лишившаяся чуть ли не пятой части населения, а за месяц после почти всех своих шиноби старше полувека, не была победителем. И люди, пришибленные, припорошенные пеплом несбывшихся надежд, пустоглазые всё охотнее цеплялись за возможность утопить всё в кровище. Теруми страшно боялась, что после Четвёртой Мировой Туман восстанет ещё более Кровавым, нежели прежде. Да, Кодекс Шиноби едва ли не впервые после принятия выполнялся едва ли не дословно, но это было отчаянье уходящих в работу с головой. Учитывая характер заданий, традиционно и практично чаще всего выполняющихся высокоранговыми шиноби — а такие в основном и пережили Войну — кровь. Кровь, кишки и дерьма по горло. Туман, он всё скроет. Убей пострашнее и повесь повыше. Всё-таки хорошо, что Мечи ушли из деревни, теперь это безумие не её забота. Её забота — срывающиеся люди, вакханалии и оргии чуть не на улицах, бегущие в ужасе от шиноби гражданские. Профессиональная паранойя шпионов и убийц, распадающееся и разлагающееся общество. И да, всё это не отдаваясь естественному желанию лечь и сдохнуть прямо тут и сейчас. У неё просто нет выбора, за её спиной ничего не осталось, никого, кто подхватил бы забавной формы шляпу. Теруми надвигает её поглубже, поводит плечами, обнажая грудь, и идёт кокетничать. Туман всегда был сборищем одиноких сильных личностей, индивидуальностей. И нет ничего странного в том, что в мире, где Мировую Войну выигрывает один пацан, одна женщина вытащит одну маленькую деревню. Она сбережёт её в ладонях, как мать бережёт дитя. Кто, если не она?***
— То есть? — Четвёртый Райкаге всё так же, как и раньше, негодующе стучит по столу оставшейся рукой. Стол трещит, но держится, за его спиной дыбятся полувосстановленные круги деревенских зданий, торчат острыми пиками деревянные колья Шинджу, не убранные в связи с уменьшением количества рабочих рук почти вчетверо. Ши вздыхает и снова шуршит бумагами. Бесконечные стопки в руках, безграничная тоска в глазах, надлом в линии плеч — Эй слишком много прожил на этом свете, чтобы упускать очевидные следы угнетённого состояния, почти депрессии. Классическая депрессия шиноби выглядит просто: в один прекрасный момент, когда вроде ничего не предвещало, человек не встаёт с кровати. Ни есть, ни справлять нужду. Зачастую даже не открывает глаз. И лучше бы пили, но выучка, дисциплина, кодекс. Сделать что-то выше его сил. То, чем он сейчас занимается как Каге, уже тяжелее неба на плечах, но долг, выучка, кодекс. — Перебои с продовольствием. Эвакуированные черноногие из областей, поражённых Четвёртой Мировой, не в состоянии привести не заражённые районы в порядок. Днём, когда проросло Дерево, большинство были на работах, поля перерыты корнями и лесом, на ряд деревень, список у вас на столе, сошли обвалы. — А наши заводы? — Эй всматривается в бледное лицо, стараясь не скрежетать зубами. Горные территории Кумо с таким трудом вышли на относительное самообеспечение продовольствием, что в один день потерять труды ещё отца — это слишком страшно. Последняя надежда — это заводы высокотехнологичных производств. Что-то, что позволит ввести карточные нормы, горсть риса на семью, что позволит пережить первую разруху, год, всего год, после чего места, где бои были всего лишь с Белыми Зецу, станут относительно пригодны для если не для жизни, то для прохода напрямик. Телохранитель не может этого же не понимать. — Прошу прощения, Райкаге-сама! — в кабинет врывается посыльный, пропылённый, с грязными потёками пота на лице, с затравленными глазами и дрожащим телом. Сильные, гордые, самоуверенные шиноби Кумо. — Как раз о заводах. Докладывай! — чётко и тихо выдаёт приказ Ши, и зачарованный этой уверенностью гонец начинает меньше дрожать и начинает доклад. — Полностью не пострадали автономные заводы на объектах V-13, M-0 и P-20, на серийном производстве из Il-10 множество механических повреждений, сошла лавина, шлюзы не выдержали пикового напряжения стоковых вод, ниже смыто всё. Оценить уровень нанесённого ущерба и время, требуемое на восстановление, до осушения возможным не представляется. Производство КБ полностью остановлено, помимо полного отсутствия грамотных операторов, чьё местонахождение не установлено, полностью разрушена электроника контрольных пунктов и Общий Управляющий Блок. Промышленные блоки позиции RY линейно вышли из строя. Лишённые контроля операторов реакторы пошли вразнос, в текущий момент ресурсы для возгораний исчерпаны, аварийная ситуация сохраняется. В глазах под конец сводного отчёта одного из лучших инженеров мольба. Вот он, большой, громогласный, всемогущий Райкаге, сверкнёт молнией, восстановит налаженные производства, чудом извлечёт из-под обломков выживших технологов и персонал, запустит замолчавшие мёртвые машины. Но самому бы Эю такое чудо. В ворохе новостей он путается и тонет, не в силах охватить разом всё, придавленный и этим, и вчерашними донесениями. Завтра будет не лучше. Эй привычно оглядывается — и взгляд не находит верной Мабуи. Белые волосы, зелёные глаза, мягкая улыбка, решение всех проблем, вот только она была тут. В бою он не думал об этом, он ни о чём не думал, в Цукуёми она была рядом, а сейчас, наяву, она безнадёжно мертва. На доли секунды, что растерянный взгляд Райкаге по привычке ищет свою помощницу, в нём сквозит растерянность и смутные мысли о том, что, возможно, Мадара был прав, и там, в этой идеальной иллюзии, где жива она, было бы лучше. Взгляд Эя тяжелеет, и он привычно сметает проблемы. Война покалечила его не только физически. Открыла глаза. Как всегда — слишком поздно. Начнёт он с чего попадётся. И в порядке очереди будет решать. Получится как получится, лучше ли, хуже ли — какая разница? Он сделает.***
Шуршит песок. Отсюда и до горизонта. Стелется барханами, безмятежно греется под солнцем, светится. Гаара смотрит в это великолепие, ощущает босыми ступнями, ладонями касания ветра, чакрой море песчинок впереди. А позади бледнеющее море огоньков живых в его деревне. Каждые четверть часа один из огоньков стабильно тухнет. Не всегда шиноби, не всегда в госпитале и от ран, не всегда по собственному выбору. Деревню заносит песками, Гаара стоит и чувствует море песка впереди и море отчаянья позади. Самумы, внезапные бури, дикие, взбесившиеся животные нападают на караваны с провизией. Потеря одного каравана была совершенно не страшным событием каких-то пару месяцев назад. А вот теперь стране Ветра, живущей изделиями и экзотикой, изяществом и искусством, конструкторами и идеями, с пустыней, кошкой разлёгшейся на большей её части, уже привычно грозит голод. В детстве Гаара видел женщину. В платке, длинном платье, свернувшуюся калачиком в нише на углу одной из улиц. Она тогда не побежала, не испугалась маленького демонёнка, а осталась прятаться от песка в своей нише, и Гаара сначала стоял, потом подошёл и заговорил. Говорил долго, даже ухватился за край рукава, и она не убежала. Слушала, спрятав голову под тенью от платка, молчала. Даже Шуукаку тогда притих, позволяя своему медиуму поделиться со случайной побродяжкой, не испугавшейся его. Прощаясь, Гаара слишком сильно тянул чужой рукав, и он оторвался. Синяя сухая кисть выпала из светлой ткани, тело заскрипело и изменило положение. Бельма глаз и ссохшиеся губы, дыра в щеке и оголившиеся кости. Она не испугалась просто потому, что была мертва, умерших от голода еженощно выносили с улиц из-под тонкого слоя песка. А её, видимо, не заметили, так уютно она пряталась в нише. Гаара вспомнил о ней впервые за пять лет, потому что утром снова наткнулся на женское тело в такой же позе. Тоже мёртвая, истощённая, но ещё не начавшая мумифицироваться. Так же молча, как и тогда, он ушёл. Есть такой параметр в документах Казекаге, превышение которого означает либо обнищание, либо голод. Вычислен практически, и ни одно поколение не прошло мимо. Сколько тел поутру собрали на улицах и упокоили за счёт деревни. На улицах остаются бродяги и мусор, который массово уничтожить без надгробий, урн и церемоний дешевле, чем опознать. Церемония похорон стоит примерно как жмень риса. И умирать выходят на улицы, лишь когда надежды не остаётся. Погребённый, беспамятный предок, оставивший своим родным «погребальную» чашку риса, которая, возможно, спасёт им жизнь. Или нет. Каждый рассвет Гаара тянется как может в поисках подвод с продовольствием, перешедших пустыню. Последние три не пришли, а четвёртый должен был быть ещё вчера, и, скорее всего, вообще не придёт уже. Люди в традиционных нарядах худые, угловатые, с суровыми лицами, почти все на голову выше самого Гаары. Гражданские, со впалыми щеками, шиноби, от которых шибает чакрой и мерзковатым консервным запахом питательных пилюль «чёрного запаса». Казекаге не надо просить народ затянуть пояса потуже, суровые песчаники давно привыкли к суровости мира. Тихая надежда-мольба таится в обращениях к Повелителю Песка, тенью скользящему по пустынным улицам — «Пусть нас не занесёт песками». Каждое утро Гаара встречает пустыню, а она его. Улицы всё пустеют, даже старейшины давно перестали ругаться и скандалить, сил не остаётся. Странное, сосущее чувство лёгкости и щелчки костей в голове. Когда уже умрёт такая-то часть населения и можно будет наконец вскрыть склад с запасами. В условиях пропадающих поставок шиноби убредают на миссии, где ловят крыс по помойкам, белок по лесам, смущённый Канкуро делился, как уткнулся лицом в муравейник и как хрустели на зубах панцири таких вкусных, крупных муравьёв, что попались первыми. Золота много в закромах Ветра, камней и драгоценностей. Тень Ветра не имеет права покинуть опустевающие владения, он смотрит ничего не выражающим взглядом на тела, игнорирует чужие и свои позывы желудка, пьёт немного воды и щёлкает костяшками в голове. Минус столько-то, рано. Минус ещё столько-то, и можно открывать склад №3, сильные подкормятся, чуть режима, чуть питания, протянут ещё столько-то. Рано или поздно это так или иначе кончится. Томятся жёлтые металлы в доме почти каждого из Суны, лёгкость недвижности кружит голову деревне-в-которой-не-рождаются-толстые, встаёт и садится солнце. Щёлкают костяшки. Шуршит песок.***
Ивагуре разделилась на два лагеря. В одном ровными рядами стоят алые палатки. Шиноби живут по расписанию, походному, не мирному. Варят еду на кострах, меняют караулы. Во втором в белых огромных шатрах, которые без чакры и не развернули бы, грудятся гражданские, дети и старики. Те, у кого нет регламентированного занятия. Лежат вповалку или на топчанах, утащенных из когда-то геометрической деревни, которую чётко, поуровнево и по общему плану отстраивают. С этой же стороны в таких же отдельно стоящих шатрах-палатках лежат больные. Осколки Шинджу ядовиты, даже заноза гноится немерено, а ирьёнинов, способных спасти если не пальцы, то хоть руку, единицы. Дерево ломают, пилят, прячутся Дотоном, но щепки летят. По опилкам бегают дети, которые игнорируют щекотку в ступнях, которые ночами не могут уснуть от входящих всё глубже деревянных осколков. В самой дальней палатке лежат те, кто потерял всё. Еду им выдали, а посуду они настругали от такого редкого, а ныне вездесущего дерева. Гуманней было бы их убить, но оставшийся научный отдел цепляется за своих уродцев, как за единственный смысл жизни. Не то чтобы это было далеко от правды. Каждый вечер перед комендантским часом палатки обходят специальные люди. Они осматривают население на предмет повреждений, и те, на кого они укажут, послушно уходят в дальние палатки, откуда редко кто возвращается. Краснопёрые шиноби берегутся, но сколько было пострадавших, когда очередной джонин застывал посреди движения, проваливался вглубь себя, а в зрачках расходились круги воспоминаний. Люди пытались лечиться сами, но Шинджу слишком непредсказуем, а единственная оставшаяся добродетель — это послушание. Пойти, куда скажут, сделать, что скажут. Копать. Спать. Есть. И не думать. Всё расписано, и следить за соблюдением границ круга намного продуктивнее, чем выслушивать очередной рассказ о категорическом запрете на самоубийство внутри палаток. Трупные инфекции размножаются раньше вони и захватывают окружающих мгновенно, почти не лечатся и непродуктивны. Каждый может оказаться больным. Любой может оказаться счастливчиком с иммунитетом. Никто не защитит от крамольных мыслей, что новый бог виновен. Бог Мадара оказался слишком слаб, упустил. Что ему стоило быть чуть-чуть удачливее? И всего этого не было бы. Железная дисциплина и абсолютный контроль пока цементом связывают людей, но, глядя на восстающую деревню, Куротсучи сжимает кулаки от отчаянья. Отец всё чаще смотрит в пространство, не замечая её. Все вокруг как мешком стукнутые, алая форма припорошена победой. А мирное время всё ближе и пугает сильнее, чем несколько месяцев назад приближающаяся Мировая Война. Они так постарели за десяток дней, не успев повзрослеть, они столько упустили, они сами так торопятся в уютные могилы, что необходимость их самим себе копать уже не пугает.***
Наруто не досталось Цукуёми, поэтому он, как и Сакура, не стесняется бить морды за фразы, что Нагато был прав, а Мадара мог бы и удержать чужие сны. Он кричит и доказывает, снова и снова, что это была бы не жизнь, что это их второй шанс, что всё только начинается. Снова и снова, и даже иногда успешно. Сакура бьёт молча, Саске никто не видел, хотя он где-то здесь, а Какаши слишком умён для всего этого. Он просто стоит у Обелиска, скользя двумя глазами по знакомым надписям и не мешая десяткам таких же, зачастую беловолосых фигур вокруг. Иероглифы имён не меняются, не воскресают из мёртвых, не выворачивают наизнанку. Они родные и привычные, и люди-тени вокруг их не заслоняют. У камня легче, он вещественная печать скорби и боли, он не изменился, в отличие от всего остального мира. Тут мало людей младше Какаши, для жертв Четвёртой Мировой сразу выделили стену, и к ней редко кто ходит. Мир меняется, и в нём они четверо, команда Какаши, выделяются как бельмо на глазу. Они могут мыслить, не карабкаясь по затягивающему ужасу безысходности Прошлых Богов. Бога Боли и Бога Сна, которым победившие люди начали приносить жертвы собой, сожалея об их исходе. Они могут понять, пару раз сходив на миссии за пределы деревни, то, что их ждёт. Да, сейчас с потоком миссий для шиноби даже самые захудалые деревни могут капризничать в выборе заданий. Денег-ресурсов хватит всем, соперничать ещё несколько поколений шиноби будет не за что. Другой вопрос, доживут ли эти поколения. Дети рождаются нормальными, Сакура это проверила отдельно. Обыкновенные, шумные дети, которые вырастут в таких же обыкновенных взрослых, которые, глядя на изуродованные земли, проплешины, мутации от биджу и дворцы, которые не восстановить, на богатство чакропользователей, так же обычно захотят это себе. И чтобы больше ни одна война не тронула их сытую жизнь. Всего-то и надо, вырезать жалкие остатки шиноби, и миллиона которых нет. И начнётся охота. Какаши теребил Цунаде, но та улыбалась мило и вежливо, клала проект в стопку смет и согласно кивала, даже не вслушиваясь. Сияющий Наруто очень много времени проводил в её кабинете, отгородившись от мира и возвращения в детство «стажировкой перед постом Хокаге!». Неугомонный Наруто, который смеялся над манерой Сакуры отлавливать окончательно выпавших из понимания необходимости заботы о себе Анбу-капитанов, которым она заботливо совала индивидуальные расписания еды, работы и отдыха, над Какаши, который так же незаметно оказался втянут в чехарду бухгалтерии старшей администрации, даже он чувствовал, что что-то не так. Они ведь победили. Это было действительно больно, страшно, безысходно, никто себя не щадил. А закончилось схлопнувшейся картонной коробкой. Наруто продолжает улыбаться, теребить сверстников и добиваться мира, в котором будет мечта его родителей и учителя. И десятков других людей, которые обязательно очнутся от своего состояния и смогут вспомнить это. Узумаки не отказывается от своих слов, как бы ни ухмылялся Саске, ни отводил взгляд Какаши и ни молчала об увиденном в госпитале Сакура. Будет ещё больнее дальше, будет ещё страшнее, в разборах завалов они не дошли до нижнего уровня, а где-то там остались записи Данзо и многое, к зрелищу чего Наруто не готов. Но он справится. Куда бы ни катился этот мир, Нагато же не был прав, улыбалась журавликом со стола синеволосая девочка с розами, так же безнадёжно мёртвая, как герои и злодеи этой самой короткой Мировой Войны.