audio:zayn – tio
ты никогда не смотришь им в глаза
У Зейна мягкие руки, не такие, какими могут показаться на первый взгляд огромные властные ладони, длинные пальцы, унизанные огромными дорогими камнями; он весь, на самом деле, намного лучше, чем впечатление, что вспышкой откладывается где-то в твоей диафрагме, похожей на ужас; Зейн намного лучше, чем Гарри думает, когда встречает его в первый раз, и это хорошо. Но дробит его ребра к черту. Не кричи и не пытайся убежать, говорит Найл, ловким движением затягивая его галстук – болезненная удавка из причудливо дорогой ткани; он не заплатит, если убежит в ужасе оттого, что сделал тебе больно, и не заплатит никто, если ты разозлишь его. Сочувствие и облегченье в его ярких голубых глазах – Гарри кривит губы в ответ; он не может винить Найла – Найл испуган настолько же, насколько Гарри в ужасе; Найл боится боли, Гарри тоже, все боятся; это всё опустится на плечи молодого восемнадцатилетнего Гарри, значит, Найлу не нужно бояться, потому что никто не любит боль. Тебе придется привыкнуть, говорит Найл, помогая ему надеть красивый дорогой пиджак; ткань мягко скользит по ткани рубашки, идеально облегает его худое тело; непозволительно красиво; Гарри думает, что его стошнит; он смотрит на Найла, и Найл не смотрит на него в ответ; это просто инстинкт – избежать опасности, что-то выше заботы и жалости; у этих людей не дыра в груди – просто они пытаются выжить. Улыбайся, потому что улыбка говорит об удовольствии, и это все, что от тебя нужно – удовольствие, говорит Найл; его ладонь взлетает вверх и ощутимо бьет Гарри по лицу, когда его подбородок предательски дрожит; кажется, слишком сильно, бледная кожа болезненно краснеет, и Найл взволнованно прижимает к ней тыльную сторону своих холодных длинных пальцев; Гарри должен оставаться красивым. Никаких изъянов. И Гарри улыбается, смотря в холодные голубые глаза, и даже не чувствует жжения в поврежденной щеке. Они лишь стервятники, сбившиеся в стаю; стервятникам не присуща преданность. — О, снова, Зейн? – Насмешливый голос, брови изящно вскинуты в жесте отвращения. В Лиаме нет недостатков, в Гарри их слишком много. Ему хочется искривить губы, недовольно и яростно, хочется почувствовать чужую теплую кожу под своими кулаками, чтобы горячая кровь наконец-то согрела его холодные пальцы; ему хочется разбить лицо Лиама, потому что он слишком идеален. Но. Улыбайся, повторяет Найл в его голове, и это все, что Гарри делает. Улыбается. — Хватит, Лиам, мы уже говорили об этом. – Голос Зейна тоже совсем не похож на тот, который Гарри представлял себе, задыхаясь в приступах паники; он мягкий, он низкий и легко скользит в воздухе, чем-то похожим на сигаретный дым с ментоловым едким вкусом. Кофе дорогой и сладкий, наверно, слишком много сахара; фарфор в его бледных пальцах теплый, чашка совсем крохотная; Гарри сосредотачивается на деталях, и ему кажется, что так он не сойдет с ума. Не позволяй целовать себя, говорит Найл; Зейн медленно наклоняется к нему, и Гарри поспешно отворачивается, поцелуй остается на его лбу жгущим клеймом; пыль застывает на длинных ресницах Зейна, Зейн сонно моргает, рассеяно улыбается Гарри, он улыбается в ответ, просто потому что должен; они всегда притворяются, что это что-то значит. Он игнорирует чужой насмешливый взгляд. Конверт намного тяжелее, чем должен быть; Гарри знает, что это хорошо, Найл будет доволен, но его пальцы дрожат, когда Зейн помогает ему надеть пальто и ведет пальцами по тонким плечам. Не убегай, шепчет Найл, и Гарри закрывает глаза, когда Зейн снова оставляет поцелуй на его лбу. — Молодец, малыш, ты был неплох! Скоро увидимся, милый, – кричит Лиам ему вслед. И Гарри не бежит – медленно уходит. Его выворачивает, как только он покидает дом.|
— Это чертовски хорошо. Очень хорошо. Черт, это прекрасно! – говорит Найл, его пальцы беспокойно пересчитывают фунты; Гарри кажется, что он может почувствовать, как чужие незнакомые нежеланные пальцы скользят по его телу с каждой купюрой, которой касается Найл; на его лице благоговение, Гарри тошнит еще раз после завтрака. — Ты сделал что-то? Что-то особенное? Найл пьян; он всегда пьян, потому что так легче улыбаться. Гарри пожимает плечами, поспешно прячет деньги в карман дорогого пальто, что, кажется, весит слишком много, чтобы выдержать. — Я просто... Не отводил взгляд, смотрел ему в глаза. Найл кивает, беспорядочно и нервно двигается по крошечной комнате; его пальцы дрожат на бутылке рома. — Это хорошо, хорошо. Ты очень умный мальчик, знаешь? – Хохочет он. — Им всегда нравится такое, нравится. Словно это меняет то, что, в конце концов, ты покинешь их дом со стопкой денег. Гарри кривится, сглатывает неприятный едкий запах сигарет, что Найл бесконечно курит – слишком напоминает о Зейне; безразлично пожимает плечами; на его коже столько грязи, что вода не способна снова сделать его чистым; чужие руки невероятно грязные. На лице Найла десятки ссадин и беспощадных отметин чужих грубых пальцев и кулаков, его пальцы покрыты синяками, костяшки сбиты – он защищался, ему больно говорить разбитыми губами – он из тех, кому не смотрят в глаза, из тех, к кому не испытывают жалости. И Гарри, наверно, немного благодарен, он тоже лишь стервятник из неверной стаи – Зейн намного лучше, чем кажется на первый взгляд.||
Глаза Лиама цветом как светлый дорогой виски со льдом в его руках; Гарри думает об этом и поспешно отводит взгляд, сглатывая болезненную горечь; его кулаки дрожат так сильно, что он не уверен, что сумеет сдержать этот безумный бесконечный порыв – ударить, ударить Лиама, пустить кровь по его идеальным бледным губам, искривить его нос, изуродовать его скулы; избавиться от отвращения и насмешки на его лице. В прошлой жизни никто не смотрел на него так. В прошлой жизни Гарри не заслуживал отвращения. — Ты снова здесь, малыш, – говорит Лиам; Гарри щурится от звучания его холодного безразличного голоса. — Тебя сегодня ждет долгая ночь. Гарри ничего не отвечает; улыбается; его пальцы впиваются в барную стойку. Здесь слишком много людей – чужих и бесконечно пьяных; они смеются, их руки касаются Гарри преувеличенно часто; здесь слишком много людей, его пальцы дрожат, Гарри страшно. Зейн прижимается к нему, обнаженная кожа его груди обжигает, когда он смеется ему в шею, а чужие руки тянутся к нему и оставляют грязь. Не беги, повторяет Найл в его голове, и Гарри остается на месте, задыхаясь от ужаса. Лиам смотрит прямо ему в глаза, он достаточно далеко, чтобы Гарри не увидел насмешливый блеск его глаз; Лиам улыбается.|||
Утром он получает два конверта. Гарри тошнит десятки раз. Поцелуй на лбу дарит ему мигрень на пару часов, которые он безмолвно лежит в комнате Найла, прижавшись щекой к его коленям; Найл пахнет сигаретами, Гарри почти чувствует себя хорошо от этого запаха. Найл не прикасается к нему, и Гарри благодарен так, что впивается в его колени так сильно, что не может дышать. — Мне почти страшно спрашивать, – шепчет Найл тихо; ссадины исчезают с его лица, и Гарри впервые видит его настоящего – молодого двадцатилетнего парня; Найл сочувственно ему улыбается и не предлагает ром, только бутылку воды; Гарри все равно выворачивает почти тут же. — Душ не спасет от этого, но ты можешь попробовать. Гарри качает головой и закрывает глаза. — Я просто был тем, кем являюсь. Он впервые плачет, задыхаясь всхлипами под беспорядочными прикосновениями Найла, и почти ненавидит себя, когда думает об этом снова и снова. Десятки чужих людей, задыхаясь от восхищения и похоти, ласкали его тело. Но не Лиам.||||
У Нейтана серые глаза и светлые волосы; он напоминает ему Найла, и Гарри хмурится. Нейтан не говорит ничего, лишь начинает стягивать одежду, и Гарри послушно следует за ним, избавляясь от своей. Это новые правила игры; тебе придется привыкнуть, говорить Найл, и Гарри пытается, когда застывает обнаженный в тусклом свете настольных ламп. Он почти ненавидит Нейтана за этот безразличный взгляд, которым он беззастенчиво и неаккуратно касается его обнаженной кожи, и Гарри едва ли сдерживает порыв спрятаться за руками, но; улыбайся, кричит Найл в его голове, и Гарри послушно изгибает губы в наглой усмешке, смотря в ответ. Это самое отвратительное – привыкать к пренебрежению. Нейтан ничего не говорит и почти на него не смотрит; он не позволяет ему смотреть в глаза, заставляет его опуститься на постель лицом вниз, давит ладонью на его затылок, и Гарри задыхается запахом дешевого кондиционера для белья. Гарри привычно тошнит от самого себя. Он закрывает глаза, и думает – глаза Лиама цветом, как светлый дорогой виски со льдом в его руках; его мягкие изящные пальцы; его нежный тихий голос. Он ненавидит себя за это. Сегодня Гарри не чувствует себя человеком.|||||
Без конверта, лишь мятые фунты в его руках. — Здесь вдвое меньше, – недовольно говорит Найл, зажимая сигарету в уголке губ; он выглядит разбитым и уставшим, и ему слишком больно ходить; Гарри сочувственно поджимает губы. — Что случилось? Гарри пожимает плечами, безразлично отводит взгляд; оказывается, ром не настолько плох на вкус. — Он хотел ударить меня, сказал, что я должен спать на полу и принести ему завтрак. Я сказал, что вызову полицию. — Полицию! – говорит Найл и смеется; его глаза сощурены так сильно, что можно разглядеть лишь синяки, уродующие их. — Не могу поверить, что ты, правда, так сказал. Гарри лишь снова безразлично жмет плечами. — Знаешь, ты бы стоил гораздо больше, если бы твои глаза и кожа были темнее. Они все любят это, – задумчиво говорит Найл, пропуская его каштановые кудри через свои дрожащие бледные пальцы. Гарри улыбается, прячет смешок в стакане, что прижимает к губам; он не Лиам и не Зейн, конечно; всего лишь Гарри, зеленые глаза и каштановые кудри. Его глаза не цвета дорогого виски, его пальцы – лишь бледная кожа и выступающие костяшки. Гарри знает, потому что он отдал бы чертово состояние, чтобы прикоснуться к Лиаму.||||
|||
Ладони Лиама более грубы, чем он сам; это сбивает с толку, но это совсем не важно, когда Гарри безвольно выпускает стон и выгибается; ему кажется, что от удовольствия его кости ломаются заживо, и это слишком приятно, чтобы игнорировать. И когда ладони Лиама скользят по его обнаженной коже, это впервые, когда Гарри не закрывает глаза и живёт. Проживает каждое мгновение. Не позволяй целовать себя, оглушает Найл; Гарри слишком далеко, чтобы услышать, потому что губы Лиама на вкус совсем не как дорогой виски со льдом – лишь ментол и шоколад; Гарри теряет рассудок. Первый раз, когда грязь не остается на его коже.||
|
И Гарри его забирает.