Фонтан для героя

Джен
G
Завершён
6
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
7 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
6 Нравится 3 Отзывы 2 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      Сид лежал, свернувшись калачиком, и баюкал больную руку. Остальное тело тоже местами болело, но его баюкать никто не собирался, хотя Сид был бы не против, если бы его сейчас взяли на ручки — эфемерное чувство гордость, быстро испаряется от физических страданий.       Он перекатился на другой бок, поморщившись — от голого пола его отделял только тонкий комковатый матрас. На лицо все время наползал край колючего одеяла, но Сид продолжал в него кутаться, пусть и без пользы — знобило его не от холода. Сон никак не приходил, хотя последствия перелета в другое полушарие давно должны были сгладиться. Мысли текли еле-еле. Навеянные ими воспоминания сменяли друг друга, как ползучие отсветы фар на стене.       Жалея себя, он погружался во все большее отчаяние, а оно, в свою очередь, заставило его обратиться к первопричине своего нынешнего плачевного состояния. Он хотел обрести собственную семью. Решил схитрить: если уж не получается стать мужем и завести детей, так может, стоит усыновить чужих?.. Вот дурак! Давно пора понять: его удел — одиночество.       С горечью он думал о том, что близкие его живы, но как так вышло, что он потерял их? Впрочем, не они ли потеряли его? Отказавшись от соблазнов воображения, которое все годы разлуки с родственниками норовило присочинить ему ложную память о семейной идиллии, он вынужден был признать, что по нему никто не скучает. Да, его воспитывали. Иногда даже с излишним рвением. Но не любили. Хотя именно показное педагогическое воздействие и принимается за любовь: вот он вблизи знаком с примером материнской любви, которую отрицают все внешние силы только потому, что не видно воспитательского усердия. Недолгий отцовский опыт напомнил ему, какая доля этого усердия идет впрок, а какая просто нагревает воздух. Во времена младенческой наивности и юношеского нигилизма мамины предупреждения и разносы казались ему преисполненными смысла в той же мере, что шум деревьев. Надо было подбирать хоть эти крохи — как он впоследствии убедился, мама частенько бывала права. Даже сейчас, когда жизнь необратимо изменилась, ее утверждения бесспорны.       Жизнь теперь не та, что раньше, в его детстве. Столько всяких штук появилось, они и помогают, и страшно все усложняют порой. К появлению некоторых из них Сид и сам приложил руку. Точнее, можно было бы так сказать, не будь он таким олухом. «Сид, ты олух», — звучит в голове голос мамы. «Да, мама, я олух», — теперь он покорно соглашается с ней.       Даже в школе у него не получалось хорошо подать свои идеи; дело не успевало дойти до презентации, кто-нибудь обязательно подхватывал его наработки, иногда еще на стадии замысла, и проводил отличное самостоятельное исследование. На высший балл! А Сида, все еще колупавшегося с оформлением задачи, потом обвиняли в плагиате, хотя это именно он… В колледже идеи и вовсе стали сознательно воровать. А ведь кое-какие вещи, которые сделали мир таким, какой он есть сейчас, начинались как его сумасбродное озарение. Да что там… Он олух, вы не забыли?       Прошуршала во дворе машина, проползло по стене светлое пятно, показав на миг древние исцарапанные обои в папоротниковый лист, и в углах снова сгустились тени. Освещенным остался только участок грязноватого пола прямо перед носом Сида — уличный фонарь лупил в окно так яростно, что можно было бы читать, будь здесь книги. Сид лениво подумал, не набросить ли на форточку куртку — занавесок в хозяйстве не водилось — но только задрожал сильнее и глубже забился под одеяло. Мысли его вяло потекли прежним руслом.       По прошествии многих лет он продолжал помнить те случаи, когда правила, диктуемые мамой, получали подтверждение. К сожалению, сами правила он почему-то вспоминал слишком поздно, уже во время наступившего кризиса, и хорошо, если он отделывался просто разочарованием или легким недомоганием из-за того, что когда-то, давным-давно, не обратил внимания на полезные наставления.       Например, однажды он лизнул лист сумаха. Лист — это ведь такая удобная штука, чтобы в полевых условиях прилепить ее вроде пластыря на царапину. Можно взять почти любой… Скорая везла его из национального парка в реанимацию ближайшей больницы с жестоким приступом аллергии, а он прокручивал в голове вдруг всплывшее, ощутимое как ясный день, воспоминание, когда мама показывала ему это ядовитое растение и заставляла запомнить его свойства так настойчиво, словно внушала — съешь его, съешь! А он все-таки забыл.       Или взять вот эпизод с огнепоклонниками. Поначалу даже было весело: они пели молитвы, учились ритуальному танцу и обсуждали философские вопросы. Впервые он видел вокруг себя столько единомышленников, целое сообщество было с ним на одной волне, с ними можно было говорить о чем угодно. Там он никогда не чувствовал себя изгоем. Наоборот — избранным. И ему тогда даже повезло: он отделался всего лишь подпаленными волосами. А ведь мама предупреждала: «Не связывайся с культистами». Кажется, она еще прибавляла: «Им нужны только деньги». Но эти денег не просили.       Еще одна машина за окном, еще один призрачный отблеск на стене. Плечо затекло, и Сид осторожно попытался повернуться. Боль проснулась в ушибленном боку. Не сдержавшись, Сид тихонько проскулил сквозь зубы, попробовал перетерпеть и перекатился обратно, едва начал снова чувствовать затекшую руку.       А еще мама повторяла: «Не зли забияк». Но кто их поймет, забияки они или нет, пока они не начнут драться? Или она тогда имела в виду другое? Что лучше бы следить за своим языком и не нарываться? Этот урок он вовремя не усвоил, и пришлось Мэнни спасать его. Мэнни… Где он сейчас? Где сейчас все его друзья?.. Он одинок, и это мама тоже предвещала. Какие друзья у такого олуха? Какие подруги? Да, да, так она говорила: «Тебе, Сид, нужна не подружка, а вторая мама».       А ведь мироздание уже намекало ему на такую участь — когда после череды неудач с прелестным полом он встретил Сильвию. Странноватая девица, с этими дурацкими, высветленными на концах торчащими прядями, она, казалось, была искренне в нем заинтересована. Он по первости купался в ее обожании, а потом словно что-то щелкнуло в голове: вспомни, Сид! Сильвия как раз лопотала про какой-то домик, оставленный ее отцом и такой подходящий для молодой пары, и как они заживут вместе, и опекала его всю дорогу до поезда, чуть ли не на руках несла, и не понятно, чего было больше в ее неудержимом стремлении сдувать с него пылинки — искренней заботы или самоутверждения. И тут как гром с ясного неба в ушах раздался материнский голос.       «Вторая мама. Не подружка».       И тогда он понял, что ему до печенок не хочется никакой второй мамы. Он и от первой-то не получал того, что хотел. Ничего, кроме скрытых оскорблений, завуалированного унижения, постоянных сравнений с братом — и не в его, Сида, пользу, а если опеки, то всегда неуместной, нелепой, удушающей и корыстной. И он сделал свой выбор. До последней секунды стоял на перроне, изображая приступ клаустрофобии. Выслушивал последние елейные кудахтанья. А потом, когда поезд тронулся, втолкнул Сильвию в вагон и побежал не оборачиваясь.       Сколько лет прошло с тех пор. Сколько дорог пройдено. Теперь он понял это окончательно — его попытка завести семью на самом деле продиктована материнской недолюбленностью. Он думал, что ему нужны дети, а нужна ему была мать. И он нежданно-негаданно нашел ее. Иначе как можно объяснить тот факт, что сейчас он находится в доме женщины, от которой полностью зависит.       Сид застонал от безнадеги.       Дина растолкала его утром. Куда-то ей срочно надо было по своим делам, хотя какие у нее могли быть дела? Воровать или попрошайничать можно в любое время суток, чего будить-то с ранья? Так или иначе, под непонятный ее торопливый говор детишки облепили его и повели на детскую площадку перед домом.       Площадка была не из таких, что проектировал Мэнни: горка деревянная, не скользкая и вся в занозах, никаких страховочных ремней на качелях не полагалось, одно из сидений на них давно кто-то сорвал, а карусель из-за усадки грунта кренилась, будто мнила себя проростком «чертова колеса». В общем, под стать всему ветхому кварталу. Где и жить мамаше, которую лишили родительских прав за воровство, бродяжничество и ненадлежащий уход за детьми? И только этот их закон о запрете на усыновление американцами, так «своевременно» — для Сида — принятый, вернул троих детишек в лоно биологической семьи, страны и табора. Табора, каким воображал его Сид — с повозками, лошадьми и шатрами — к счастью, пока не наблюдалось, не считая соплеменников Дины — шумных теток в одеждах расцветки «вырви глаз» и мужиков, на первый взгляд похожих на других местных и вместе с тем неуловимо от них отличавшихся. Сид видел их редко, Дина не собиралась знакомить его со своими родичами. Порой кто-то звонил ей на мобильный, она отвечала быстро и кратко, а по большей части не отвечала вовсе. Хотя, возможно, это был не «табор», а опека, или ювенальная юстиция, или бог весть еще какая контора.       Сид потихоньку просыпался, сидя на облупившейся скамеечке, на пригреве под солнышком — хорошо, что сейчас лето. Не придется ли застать здесь зиму? И что он тогда будет делать в этой курточке, утепленной отнюдь не по сибирской погоде? Правда, это не Сибирь, но мало ли… Сорвался в дорогу он более чем стремительно, почти без вещей, когда завершившееся было дело по усыновлению вдруг дало обратный ход. И теперь он практически в бегах, жертва бюрократической кутерьмы, в центре противостремительных ее завихрений, положение более чем неясное, деньги кончились, виза просрочена, а еще и языковой барьер, и кому тут сдаваться, если кажется, что лучше не высовываться, а то хуже будет? От притязаний на отцовство он отказался, но сейчас это уже не помогало. Вот если бы друзья пришли и, как всегда, все разрулили. Но к ним обратиться он не смел — расстались они мало что не в ссоре.       Дрему разорвал детский плач. Не поделили что-то в песочнице. Так и есть: бесхозную лопатку, со вчерашнего дня валявшуюся в песке, тянут каждый к себе, словно пытаются сломать пополам, его чернявый «отпрыск» и чужая белокурая дочурка в кремовых рюхах.       — Сказали бы что-нибудь, папаша! — голос мамочки перекрывает визг. — Не учите их брать чужие вещи!       Сид не понимает ни слова, но ситуация ясна как божий день.       — Это общее, — пытается он объяснить. — Дети, кто взял первый?       Его «Розочка» хитро лыбится в ответ, не выпуская из рук совочка, «Беляночка» с любопытством таращится на незнакомого дядю, но игрушку тоже не отдает. Услышав английскую речь, мамаша меняется в лице, разжимает пальцы дочки на грязноватом черенке и уносит ее прочь, бормоча сквозь зубы: «Какой он, к свиньям, папаша? Белобрысый такой. От своих, черных, нагуляла, ведьма». Сид не понимает ни слова, поэтому только примирительно разводит руками. Лопатка, никому уже не нужная, падает в песок.       Мальчишки тем временем доломали одну из ступенек горки и приладили ее вместо отсутствующего сиденья на качели, примотав какой-то бело-красной лентой, и качаются теперь вдвоем. «Розочка» теребит его за рукав, показывает на ту сторону улицы, на забор парка. Наверно, это все же неплохая идея — уйти с площадки. А то к песочнице уже подкатывает целая дивизия мам с колясками.       В парке атмосфера праздника не исчезает даже в будни; у ларьков с бубликами и сахарной ватой вьются дети и осы; коробейники за раскладными столиками торгуют чепухой; репродукторы стараются перехрипеть друг друга шлягерами, которые Сид уже почти выучил наизусть. Цыганятки тут же нашли себе развлечение — слились с прочей ребятней и принялись охотиться за мыльными пузырями, благо, запускали их тут все, кому не лень. Потом побежали на местную площадку, где народу толклось столько, что никто уже не взялся бы разрешать конфликт, кто первый подбежал к качелям. Погладили прокатную лошадь и потрясли Сида на предмет покататься, но безуспешно — денег, которые выдавала ему Дина, было в обрез, зато были идеи, как их потратить с большей пользой: дело шло к обеду, а они еще не завтракали.       Дома — Сид в мыслях уже привык называть свое пристанище домом — можно было рассчитывать разве что на ужин: на кухне тараканы поубивали друг друга из-за последних крошек, в холодильнике было пусто, как на антарктическом леднике. Сида поражало, как это сочетается в быту у Дины: долги по квартплате — и поездки на такси; почти полное отсутствие мебели в доме — и антикварная икона в драгоценном окладе в углу; простая, чтобы не сказать скудная, пища — и тяжелые золотые украшения Дины и ее телефон последней модели. То ли семейство сохранило некоторые привычки с лучших времен, то ли это и был тот самый цыганский колорит, каким Сида пугали еще в Америке.       Еду в ресторанчиках, что по карману, Сид считал не лучшей альтернативой здоровому питанию, но за ним пришлось бы идти в супермаркет, а это означало неизбежные скандалы из-за сладостей, «найденных» ребятишками на прилавках. Сейчас все места даже в самой подозрительной забегаловке были заняты, так что от похода в магазин Сида спасла вовремя попавшаяся фруктовая лавка и ларек с молочкой.       Строго-настрого наказав детям не отходить от него, он приценился к йогуртам и бананам. Кося глазом на шкодливую троицу, набрал пакет. Сгреб скудную сдачу, обернулся и — вот же чертенята! Их и след простыл.       Так бывало и раньше. Детишки сбегали, пугая его до обморока. При этом они всегда или самостоятельно находились, или Сид, прочесав в панике пару кварталов, обнаруживал их в каком-нибудь дворе, иногда вместе с их мамой, а то и в компании других цыган. Или Дина сама забирала их вечером с прогулки, отыскивая в любом месте района. Ничего непостижимого, впрочем, в этом не было: ребятишки водили Сида одной и той же дорогой через несколько детских площадок, по парку и вдоль реки.       Встревожиться серьезно Сид не успел — он нашел детей неподалеку, местами почему-то мокрых, но совершенно счастливых. С рукавов их капала вода, а они запускали руки в большой пакет с чипсами и запивали пересоленную дрянь колой из одной бутылки, негигиенично пуская ее по кругу.       — Дети, где вы взяли деньги? — строго вопросил Сид. — Де-еньги-и, — повторил он и для ясности посучил пальцами.       Ребятня загомонила, показывая куда-то вдаль, в конец аллеи, куда Сид еще ни разу не заходил.       — Вы что, попрошайничали? — И Сид опять перешел на жесты, протянув ладонь лодочкой. «Розочка» сунула ему в руку картофельный ломтик. Мальчишки захохотали.       Более смешной вопрос задать цыганятам было трудно, Сид и сам понял, что сморозил глупость. Однако дети дружно замотали головой, снова затараторили и потянули его за одежду, показывая дорогу.       Как же он не догадался сразу — монетки в фонтане. Вон они, их тут полно; некоторые тусклые, ржавоватые, другие блестят, как золотые рыбки. Он и не знал, что здесь есть фонтаны, просто не заходил в эту часть парка, куда вела аллея с древними тяжелыми скамьями и старыми деревьями. В конце аллеи обнаружилась площадь с живописными развалинами беседок по углам, со статуями явно еще советской эпохи и многоуровневым, похожим на торт, круглым водоемом в центре. Сид даже ненадолго забыл, что он здесь не турист, и заинтересовался атмосферным местом.       Праведное родительское негодование угасло, Сид растрогался — все же дети раздобыли деньги относительно достойным способом, ему следует гордиться их способностью позаботиться о себе. Хотя надо бы пожурить их для порядка.       — Однако чипсы вредные. Вам нужны витамины и кальций.       Обернувшись, он ласково потрепал по макушке ближайшее чадо. И сразу же отдернул руку. Под ладонью оказались не темные гладкие завитки, а колкий ежик светлых коротко остриженных волос. Да и голова была необычайно большая, а когда человек перед Сидом выпрямился, то она оказалась на три фута выше уровня детской.       Плечистый мужик в камуфляжных штанах и полосатой майке выбил пыль из поднятого берета о ладонь размером с лопату, прямо перед носом Сида. Тот чихнул и осмотрелся. Дети опять куда-то пропали. Тревога кольнула сердце, и Сид не нашел ничего лучше, как спросить у служивого:       — Извините, вы не видели моих детей?       И снова оглянулся. Дети не появились, только вокруг мужика нарисовалось еще несколько подобных ему типов. Они почему-то тоже были мокрые, хотя ловлей монеток вряд ли промышляли. Амбалы характерно пошатывались. В воздухе запахло перегаром и мордобоем.       Потом Сид думал, что, в сущности, они были неплохими парнями. Возможно, на поле боя они показали бы себя — а может, уже и показывали — настоящими героями. Наверняка они и в мирной жизни были достойными гражданами, Сид охотно поверил бы в это. Просто они были под хмельком, разгорячены молодецкой возней, воодушевление профессионального праздника заставило их искать приключений и пытать силу, дало волю выпестованной безбоязненности, которая повседневно сдерживалась только уставом. Сид случайно попался под руку.       — Вижу вероятного противника, — прохрипели у него над ухом.       Скорее всего, его просто собирались макнуть в фонтан. Ну не настолько же они звери, чтобы избить гражданского, пусть и иностранца «с той стороны», понадеялся Сид. Но всегдашняя его неудачливость была тут как тут.        Его толкнули, повалили. Всего лишь соревнуясь, кто схватит первым. Он задел головой каменный бортик. Не сильно, так что сумел еще отметить, как на руку ему наступили и чуть не оторвали ее, потому что самого его уже вздергивали за грудки. Кто-то расценил его неподатливость как открытое сопротивление, и под дых ему двинули уже намеренно. Потом в пару заходов раскачали и бросили далеко, так что он приложился спиной о бортик верхнего водоема.       Воздух вышибло из груди, а заново вдохнуть не получалось. Он медленно сползал в воду, понимая, что сейчас утонет, что солдатикам не до его состояния, а всех потенциальных спасателей они своим видом распугали. И тут в толпу громил ворвалась Дина.        Она кинулась к тому, самому страшному, молниеносным движением вырвала у него из стриженого ежика пучок волос и звучно сказала что-то на своем языке. Бугай сомлел, схватившись за сердце. Круг стремительно побледневших мордоворотов разошелся.       Сид улыбнулся и осел под воду. Он пытался пошевелиться, но почему-то резвости в нем было как в солитерной плотве. Мутно видел он, как ртутью переливается изнанка водной поверхности, солнечные лучи бьют через нее, превращаясь в блистающую бахрому, колыхаемую течением. Последнее, что он заметил — сквозь подвижную грань прорастают руки. Одна, вторая, третья, и еще — и все тянутся к нему, цепляют за плечи, за одежду, тащат наверх, навстречу перламутровому сиянию, к сладкому воздуху, к земной тяжести.       Дверь тихонько скрипнула — на пороге показалась Дина. На ней была белая рубаха в пол, на плечах платок. Сид спрятался под одеяло с головой.       Он так и не понял своего положения в этой семье. Нечто среднее между нянькой, паразитом и питомцем. Дина почему-то не прогоняла его, но фамильярности не терпела и дистанцию продолжала держать. Не то чтобы он нуждался в ее благосклонности, за всеми перипетиями он ни разу даже не задумался, симпатичная ли она. Просто он надеялся, что его не презирают из-за личного отвращения, а только Дина чтит память об отце ее детей, о котором он, правда, ничего не знал и даже не нашел упоминания в документах. Так или иначе, по статусу ему не полагалось видеть ее ночнушку.       Снаружи долго было тихо, а когда он решил, что она ушла и можно высунуться, то чуть не заорал от неожиданного прикосновения. Он вовремя прикусил губу и замер, переводя дыхание.       Рука Дины спокойно лежала на его правом плече, с небольшим усилием прижимала его, не тормошила. Буднично, ни к чему не обязывая, не понукая. В молчании Сид слушал удары своего сердца, пока оно не стало биться ровно. Дина все не уходила. Восстановив дыхание, он выглянул из-под одеяла.       Распущенные волосы Дины качались у самого его лица, она сидела рядом на коленях. Он потеснился, она придвинулась. Дальше была стена.       Хрипловатый, гортанный, зазвучал говор. Сид не понимал, на каком это наречии, по-цыгански или по-русски. Вроде бы, он узнавал отдельные слова из обоих языков, смысла же пока уловить не мог. Торопливое бормотание поначалу насторожило; затем, когда Сид убедился, что никакого немедленного ответа от него не требуют, он расслабился и стал слушать, словно музыку без слов или журчание речки. Тяжесть руки на плече вызывала странное щемящее чувство. Ему захотелось, чтобы Дина не уходила, чтобы побыла с ним еще немного. Никакого влечения к ней он не испытал, что-то иное пробуждалось в ее присутствии, что он не мог назвать, будто это было давно или не с ним. Он пытался ухватить нечто, погребенное на самом дне памяти, а дыхания не хватало донырнуть.       Вдруг он услышал тихий стук и понял, что это его левая рука выпала из-под одеяла. Это даже хорошо, что она затекла и потеряла чувствительность, зато теперь не болит. Силясь втянуть ее, неподатливую, как чужую, Сид встретил сопротивление. Он увидел прежде, чем ощутил, что Дина держит его руку в своих и тихонько поглаживает, от запястья до плеча, продолжая свой бесконечный невнятный монолог.       Время застыло. Ни одна машина больше не проезжала по двору, комнату освещал только фонарь за окном. Веки Сида отяжелели. Да и смотреть здесь было не на что, кроме стен, а их он уже изучил до последнего пятна. Смотреть на Дину было незачем, он знал, что она рядом и что больше не надо стесняться. Она все говорила, говорила, массируя его руку, и он снова начал чувствовать ее, но боль исчезла. Заговорила Дина ее, что ли? Сид вздохнул и как будто вынырнул.       Он вдруг понял смысл выражения «хочется уснуть под тяжелым одеялом», которое иногда слышал от людей, измученных до бессонницы переживаниями или каторжной работой. Что еще за одеяло, почему тяжелое? Маленькая тайна приоткрылась — нужно именно тяжелое, чтобы его давление напомнило материнские объятия. Так мать успокаивает дитя, прижимая его рукой, воскрешая в его теле воспоминание о тесной, но безопасной утробе. Сид обмяк и чуть не расплакался, только благодарно всхлипнул.       — Знаешь, а у тебя доброе сердце.       И вздрогнул от щекотки — в горсти будто поползли муравьи.       Дина склонилась над его рукой. Низко, словно собиралась лизнуть. Повернув ладонь к свету, она водила по ней пальцем и лепетала.       Гадает, понял Сид. Ох, он и так все знает про себя. Он остолоп и неудачник, разве не так?       Он не был уверен, что произнес это вслух, но волосы Дины закачались так, словно она отрицательно помотала головой. Или это она ужасалась его неудачам? Ну да. Первая провальная попытка усыновления, столкновение с бандитами, не заладившаяся работа в детском лагере, блокада в затопленном ураганом городе.       Дина снова качнула головой, заворковала настойчивей. Веки Сида смежились, и он уже не хотел спорить с ней. Да, было и хорошее. Среди бандитов они нашли Диего, а во время наводнения познакомились с Элли. Друзья, приключения, победы. Во всяком случае, в этих победах была и его доля участия.       Потом он услышал просьбу и, догадавшись, подчинился — подал правую руку. Теперь Дина заглядывала в грядущее. Или наколдовывала его? Сиду сделалось интересно, но дремота одолевала. Зато рассказ стал вроде бы понятнее, словно он угадывал еще не сами слова, но уже корни слов, их смысловую сердцевину, бытовавшую до строительства Башни. Фразы набегали как волны, качали прибоем — и вот оторвали его от печального нищего берега и понесли вдаль. Шелестящая зыбь, тяжкий поток, дремотные воды древней реки — Ганга ли, Нила, Волги — влекли его к неясному будущему, в беспредельную даль, в неизведанный предел, в море тревожных миражей, стоячих айсбергов и плавучих островов…       «Детка» шла на автопилоте в надводном положении, оставляя заметные буруны — уже можно было не рыскать и не прятаться. Сид стоял на мостике, всматриваясь в горизонт. Теперь безопасный горизонт. Надолго ли? Не ему знать, но он сделал все, что мог.       Его распирала гордость, и он, черт возьми, имел на это право. Конечно, «кит» был детищем, прежде всего, Бабули, но зато Сид помог его отладить и именно ему выпала честь впервые использовать корабль в бою. И он справился. Справился, не провалил задачу! Невидимая для радаров пиратского судна подлодка нового типа, вне отчетных документов именуемая просто «Детка», под его командованием одержала победу над морскими разбойниками. И пусть главаря свалил все-таки Мэнни, с остальными врагами друзья без его помощи не справились бы. К тому же, это именно он нашел общий язык с вождем берегового племени, и благодаря туземцам пираты вступили в решающую битву уже измотанными.       В последнем приключении их компания пополнилась — Диего нашел себе подругу, а Сид… Бабуля естественно заняла в их компании — почти семье — почетное место старейшего родственника, словно только ее и не хватало. И тогда Сид окончательно перестал тосковать по своим родителям.       Он снова вспомнил мамино предсказание, но не с горечью, а с гордостью.       «Мама, ты все-таки была права. В своем отчуждении, в своей холодности. Мы из разного теста — я никогда не брошу свою семью. И еще — ты была права в том, что мне нужна вторая мама. Но я получил кое-что получше — бабушку. У Бабули есть присловье: любите внуков, они отомстят вашим детям. Я далек от мыслей о мести, мне не за что мстить тебе, мама, но ты оттолкнула меня, и вот я прибился к ней. И знаешь, мне нравится эта перемена.       Ты считала Бабулю чокнутой. Я тоже так считал поначалу. Одаренные люди имеют право на причуды. Ну и что, что она при всем честном народе может полезть в море, не снимая одежды. Над ее «Деткой» ты тоже потешалась, когда та была еще только фантастическим проектом: «На ней не за преступниками гоняться, а от браконьеров удирать. И зачем нужно такое сходство с китом?» Где ты теперь, мама, и где мы?»       На мостик поднялась Бабуля собственной персоной. По-хозяйски оглядела океан, прищурилась на яркое небо без единого облачка. Довольно крякнула:       — Отличный денек.       — Жарковато немного, — отозвался Сид.       — Так что же мешает нам освежиться?       Улыбка открыла бабулины зубы из металлокерамики последнего поколения — побочный продукт разработок, породивших «кита».       Сид кивнул и отдал голосовую команду:       — Детка, фонтан!
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.